– По мне, хуже нету, чем влезать во все эти хлопоты с регистрацией бродячего алкаша и устройством его в тюремную палату при городской больнице, – сказал Рой, – но боюсь, что иначе наш парень отдаст концы.
– Что иначе, что так, – пожал плечами Лайт. – Полиция небось уже лет двадцать не дает ему помереть, да что из того? По-твоему, всякий раз мы оказываем ему услугу? Если б только какой-нибудь полицейский оставил его спокойненько тут полеживать, со всем этим давно было б покончено.
– Так-то оно так, но мы приняли вызов, – сказал Рой. – Кто-то доложил, что он тут валяется. Мы не можем отсюда смыться, бросив его.
– Знаю. О своих задницах мы должны позаботиться.
– Ты все равно бы его тут не оставил, верно?
– Его подсушат да пропишут ему девяносто суток, а после он снова окажется здесь, как раз ко Дню Благодарения. И в конце концов здесь же, на улице, подохнет. И какое имеет значение, когда это произойдет?
– Ты бы его не оставил, – Рой натянуто улыбнулся. – Ты же не такой бездушный, а, Лайт? Он все-таки человек, а не собака.
– Это правда? – спросил Лайт у пьяницы, который тупо уставился из-под синих век на Роя. В уголках его глаз застыла гнойная корка. – Ты и впрямь человек? – не отступался Лайт, легко похлопывая дубинкой по подметке его башмака. – Ты уверен, что не собака?
– Да, собака, – забрюзжал пьянчужка; от удивления, что он еще в состоянии говорить, полицейские переглянулись. – Я собака. Я пес.
Гав-гав-гав! Мать вашу!..
– Будь я проклят, – усмехнулся Лайт, – но, может, ты и заслужил свое спасение.
Рой обнаружил, что устройство бродяги в больницу общего типа в качестве пациента-заключенного представляло собой процедуру чрезвычайно усложненную, необходимым образом включавшую: остановку в Центральной приемной больнице, поездку в линкольн-хайтскую тюрьму с имуществом задержанного, что в данном случае означало пригоршню отрепьев, обреченных на сожжение в печи, а также получение медицинских карт из тюремной клиники, в качестве же достойного финала – бумажную волокиту в тюремной палате обшей больницы. К 3:30, когда Лайт вел машину назад к участку, Рой уже окончательно обессилел. Они притормозили у пирожковой на углу Слосон и Бродвея и заказали по чашке очень горячего и очень скверного кофе, запив им бесплатные пончики. Услышав голос оператора из динамика, Лайт выругался и запустил пустым бумажным стаканчиком через всю пирожковую в мусорное ведро.
– Семейная ссора в четыре утра. Сукин сын.
– Я бы тоже с удовольствием начхал на все это, – кивнул Рой. – Чертовски проголодался, а эти пончики сейчас мне все равно что пара трюфелей для динозавра. Мне бы пожрать чего-нибудь стоящего.
– Обычно мы терпим до семи часов, – сказал Лайт, тронув с места и не дав Рою спокойно проглотить остатки кофе.
– Знаю, как не знать, – сказал Рой. – В том-то и беда с этим проклятым утренним дежурством. Завтракаешь в семь утра. Потом идешь домой и укладываешься спать, а когда просыпаешься, на дворе уже сумерки и набивать кишку нет никакой охоты, поэтому ты снова просто завтракаешь, а после, где-нибудь часиков в одиннадцать, перед тем как отправиться на работу, закусываешь парочкой яиц. Господи, я завтракаю три раза на день!
Лайту семейный дебош удалось усмирить наипростейшим способом: затребовав документы мужа, он связался с отделом расследований и установил, что имеются целых два предписания задержать данную личность за нарушения правил уличного движения. Когда они забирали «данную личность» из дома, жена, которая, кстати, сама их и вызвала, жалуясь на понесенные от мужа побои, умоляла теперь не арестовывать ее хозяина. Когда они усадили его в машину, она сперва обругала полицейских, а потом заверила своего незадачливого супруга:
– Как-нибудь раздобуду деньги, и тебя выпустят под залог. Я добьюсь твоего освобождения, малыш.
К тому времени, как были выполнены все формальности с их новым клиентом и можно было снова возвращаться в район патрулирования, стрелки показывали почти пять.
– Хочешь кофе? – спросил Лайт.
– У меня расстройство желудка.
– У меня тоже. Каждое утро одно и то же. Гадство, и в нору зарываться поздновато.
Рой был доволен. Он ненавидел «зарываться в нору», что означало спрятать машину на какой-нибудь унылой аллее или укромной автостоянке и забыться судорожной безумной полудремой полицейского утренней смены. Такой полусон скорее изнашивал нервы, чем успокаивал их. Однако, если Лайт все же «зарывался в нору», Рой никогда не возражал. Он просто сидел там, не в силах уснуть, лишь изредка погружаясь в дремоту, и думал о будущем и о Бекки, которую вырвать из грез о грядущем было так же невозможно, как и из собственного сердца.
Часы показывали 8:30, и Рой с трудом боролся с сонливостью. Утреннее солнце уже начало обжигать его слезящиеся глаза, машина уже мчалась в участок, они уже готовились сдать смену и разойтись по домам, как вдруг раздались позывные: сработала сигнализация телефонной компании, подозрение на ограбление.
– Тринадцать-А-Сорок один, вас понял, – ответил Рой. Чтобы сирена не заглушала радио, он поднял оконное стекло, и зря, ибо они были почти у цели и Лайт сирену решил не включать. – Тревога ложная, как считаешь? – нервно спросил Рой, пока Лайт стремительно сворачивал направо, лавируя по запруженной в этот час общественным транспортом дороге. Внезапно Рой сбросил с плеч всю свою вялость.
– Наверно, – проворчал Лайт. – Какая-нибудь новенькая кассирша запустила потайную сигнализацию и даже не заметила. Но только это местечко уже обчищали раза два или три, и, между прочим, все по утрам. В последний раз бандюга стрелял в какого-то клерка.
– Но ведь рано утром там особо деньжатами не разживешься, – сказал Рой.
– Мало кто приходит туда чуть свет, чтобы оплатить счета.
– Здешние громилы и за десять долларов поджарят тебя на сковородке, – сказал Лайт и резко свернул к обочине. Рой понял, что они приехали. Его напарник припарковал машину в пятидесяти футах от входа в здание, чей вестибюль уже заполнялся народом, желавшим оплатить коммунальные счета.
Все клиенты, так же, впрочем, как и большинство сотрудников, были негры.
Рой заметил, что какие-то два типа у кассы обернулись и проследили за тем, как он входил в парадную дверь. Лайт отправился перекрыть боковой вход, Рою теперь было самое время шагнуть к тем двум. Они двинулись к выходу прежде еще, чем он успел пересечь половину вестибюля, и были уже у самой двери, когда до него дошло, что, кроме них, здесь и подозревать-то некого: одни женщины да супружеские пары, кое-кто с детьми.
Он подумал о том, в какую глупую они с Лайтом попадут историю, если тревога окажется ложной, и так сейчас полно болтовни про то, что черным невозможно и шагу ступить в собственном гетто без того, чтобы к ним не пристали белые полицейские, и уж кому-кому, а ему приходилось наблюдать за тем, что он называл про себя чрезмерной полицейской энергичностью. Но как бы то ни было, а он знал, что этих двух окликнуть обязан и должен быть готов ко всякому: в конце концов, сигнализация-то сработала. Он решил дать им выйти на тротуар и заговорить с ними там. Из-за окошек, где сидели кассиры, никто не подал ему никакого знака. Тревога ложная, и сомневаться тут нечего, но заговорить с ними он обязан.
– Стоять! – приказал Лайт, приблизившись бесшумно сзади и нацелив пистолет в спину мужчине в черной кожаной куртке и зеленой шляпе с короткими полями, как раз изготовившемуся толкнуть вертящуюся дверь. – Лучше не тронь ее, браток, – посоветовал Лайт.
– В чем дело? – спросил тот, что стоял ближе к Рою, и потянулся левой рукой к брючному карману.
– Эй ты, лучше замри, не то отстрелю тебе зад, – прошипел Лайт, и тот резко задрал руку кверху.