– Какого хрена? – спросил другой, одетый в коричневый свитер, и Рой подумал: такой же темнокожий, как сам Лайт, почти такой же. Только совсем не такой страшный. На Лайта сейчас и смотреть-то жутко.
Рой услыхал, как одна за другой хлопнули четыре автомобильные дверцы, тут же к парадному входу заспешили трое полицейских в форме, еще один подошел к боковой двери, в которую входил перед тем Лайт.
– Обыщите их, – сказал Лайт, когда обоих типов вытолкали на улицу, а сам вместе с Роем направился через вестибюль к кассам. – Кто из вас нажал на кнопку? – обратился он к собравшимся в кружок сотрудницам, большинство из которых и понятия не имело о том, что что-то произошло, пока не увидало ринувшихся к двери полицейских.
– Я, – сказала щуплая блондинка, стоявшая за три окошка от места, где вертелись до этого те двое.
– Они что, хотели вас ограбить? Так хотели или нет? – спросил Лайт в нетерпении.
– Да вроде нет, – ответила женщина. – Но я узнала того, что в шляпе.
Один из тех, что обчистили нас в июне. Наставил свой пистолет и обчистил мое окошко. Я б его где угодно признала. Когда увидела его сегодня утром, сразу нажала на кнопку, чтоб вы поскорее приехали. Может, мне просто стоило вам позвонить...
– Вряд ли, пожалуй, в таких делах лучше уж пользоваться кнопкой, – усмехнулся Лайт. – Только не нужно на нее давить слишком часто, к примеру, когда вам захочется, чтобы мы арестовали какого-нибудь пьяницу на улице.
– Нет-нет, что вы. Эта кнопка для экстренных случаев, я знаю.
– Чем они тут занимались? – спросил Лайт у смазливой мексиканки, работавшей за той самой стойкой, где Рой впервые заметил тех типов.
– Ничем, просто платили по счету, – ответила та. – Больше ничего.
– Вы уверены насчет того парня? – спросил Лайт у робкой блондинки.
– Абсолютно, сэр, – сказала она.
– Что ж, хорошо сработано, – сказал Лайт. – Как вас зовут? Вероятно, вас скоро вызовут наши сыщики, спецы по ограблениям.
– Филлис Трент.
– Благодарю вас, мэм, – сказал Лайт и зашагал длинными шагами по вестибюлю, Рой последовал за ним.
– Хочешь, чтоб мы их забрали с собой? – спросил полицейский, стоя у своей дежурной машины. Он, как видно, только что заступил на дневную смену. На тех двоих уже были надеты наручники.
– Попал в самую точку, – ответил Лайт. – Мы свое отпахали. Так что, приятель, сам понимаешь, спешим домой. Кстати, а что вон у того красавчика в левом кармане? Очень уж ему хотелось туда залезть.
– Еще бы. Пара косяков, перетянутых эластиком, да в кармане рубашки пакет из-под сандвичей, а в пакете том щепотка марихуаны.
– Вот как? Кто бы мог подумать. Я уж было решил, что у него там пушка.
Стоило этой заднице живее шевелить рукой, и я бы совсем перестал в том сомневаться. Сейчас бы он полоскался в святой реке Иордан.
– Скорее, в Стиксе, – улыбнулся полицейский, распахивая дверцу перед типом в черной кожаной куртке, к чьему туалету теперь добавились еще и наручники.
Они ехали в участок, а Рой все внушал себе, что не нужно принимать эту историю слишком близко к сердцу, однако чувствовал, что Лайт не особо счастлив тем, как он повел себя в вестибюле. В конце концов Рой не выдержал:
– Как ты догадался, что то были они, а, Лайт? Может, кассирша помогла?
Ну, там, как-нибудь подмигнула или еще что?
– Да нет, – ответил Лайт, не переставая жевать фильтр своей сигареты, в то время как машина мчалась по Центральной авеню на север. – Там ведь больше и подумать было не на кого, или тебе оно иначе показалось?
– Все это так, да только мы-то были уверены, что тревога ложная.
– Почему ты их сразу не остановил, зачем меня дожидался, ответь-ка, Фелер? Они почти уже вон выбрались. И чего это ради ты не вытащил из кобуры револьвер?
– Мы же не знали наверняка, что они преступники, – повторил Рой, чувствуя, как его захлестывает гнев.
– Но ведь они оказались преступниками, и, если б та стриженая шляпа на эту прогулку тоже прихватила с собой свою железную игрушку, ты бы, Фелер, лежал сейчас на том полу брюхом кверху, тебе хотя бы это ясно?
– Дьявол тебя возьми, Лайт, я не какой-нибудь салага. Просто не считал, что в данной ситуации так уж необходимо хвататься за пушку, только и всего.
– Давай-ка, Фелер, не будем напускать туману, нам с тобой работать целый месяц. Скажи мне откровенно, будь они белые, ты бы небось действовал куда шустрее и решительнее?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что ты чертовски заботлив и пуще всего на свете боишься хоть чем обидеть черных, боишься настолько, что, по-моему, готов рисковать своей чертовой жизнью и в придачу моей собственной, лишь бы не выглядеть белым громилой-штурмовиком, шарящим по карманам какого-нибудь черного в каком-нибудь общественном месте на глазах у какой-нибудь толпы, сплошь состоящей из каких-нибудь черных рож. Что ты на это скажешь?
– Знаешь, что с тобой не так, Лайт? Ты стыдишься собственного народа, – выпалил Рой и тут же пожалел о сказанном.
– Чего-чего? Что за хреновина! – сказал Лайт, и Рой отругал себя почем зря, но отступать уже было поздно.
– Ну ладно, Лайт, я знаю о твоих сложностях и собираюсь тебе кое-что растолковать. Очень уж ты строг и несправедлив к своим собратьям. Не стоит относиться к ним так жестоко. Неужели ты сам, Лайт, этого не понимаешь? Ты испытываешь чувство вины оттого, что отдал столько сил, лишь бы вытянуть себя за уши из унизительной среды гетто. Потому тебе и стыдно, потому тебя и душит комплекс вины.
– Проклятье! – произнес Лайт, глядя на Роя так, будто увидел его впервые. – Я всегда знал, ты, Фелер, парень со странностями, но вот думать не думал, что вдобавок ты еще и любитель выносить за кем-то горшки.
– Я ведь, Лайт, по дружбе, – сказал Рой. – Только потому и затеял этот разговор.
– Ну так послушай, дружище. В этой толпе я не различаю обычно ни черных, ни белых, ни даже людей. Для меня они просто задницы. И когда у этих задниц подрастут детишки, почти наверняка они станут такими же задницами, как их родители, хоть мне, признаться, сейчас и жаль их до чертиков.
– Да, понимаю, – сказал Рой, терпеливо кивая головой, – существует такая тенденция: угнетаемый перенимает идеалы того, кто его угнетает.
Разве ты не видишь, что как раз это с тобой и произошло?
– Да никто меня не угнетает, Фелер. И чего это белым либералам неймется в каждом негре разглядеть угнетенную личность с черным цветом кожи?
– Себя я либералом не считаю.
– Типы вроде тебя еще похуже ку-клукс-клана будут. Из-за этакой проклятой отеческой заботливости. Кончай смотреть на эту публику как на какой-то клубок проблем. Когда я кончил академию, меня отправили работать в Вест-Сайд, в район шелковых чулочек, но мне и в голову не пришло ставить расовое клеймо на любой из белых задниц, что мне там попадались. Задница – она всегда задница, просто здесь они малость темней будут. Да только для тебя все иначе: коли негр, значит, нуждается в особом подходе да в защите.
– Погоди, – вмешался Рой. – Ты не понял...
– Черта лысого не понял, – оборвал его Лайт, на углу бульвара Вашингтона и Центральной авеню он съехал к обочине и развернулся на сиденье всем корпусом, оказавшись с Роем лицом к лицу. – Ты ведь уже год здесь работаешь. Знаешь, какая преступность в негритянских кварталах. И это при том, что окружного прокурора нужно уговаривать регистрировать уголовное преступление, если в нем оба – и жертва, и нападавший – негры.
Тебе известна поговорка наших сыщиков: «Сорок швов или один выстрел – преступление. А что поменьше – так то проступок, шалость». От негров ждут такого поведения. Раньше белые либералы так и говорили: «Все правильно, Мистер Черный Человек, – (они никогда не забывают сказать ему „мистер“), – все правильно, тебя так долго угнетали, что ты не можешь быть до конца ответствен за свои поступки. Это наша вина, значит, мы, белые, и должны нести за все ответ». И что же в таком случае делает черный человек?
Конечно же, пользуется вовсю той выгодой, что навязывается ему не к месту употребленной добротой его терпимого белого брата, – тот бы и сам так поступил, поменяйся они местами, ведь в большинстве своем люди всего-навсего обыкновенные жопы и остаются ими до тех пор, пока их хорошенько не взнуздают. Запомни, Фелер, людям узда нужна, а не шпоры.