Когда минутой позже он покидал ее квартиру, Эстер вылила на него целый ушат нелепых ругательств. От отвращения и подступившей к горлу тошноты его всего передернуло.
Несколько дней спустя напарник, Гарри Эдмондс, спросил Сержа, чего это он притих. Он ответил, что с ним полный порядок, хотя уже тогда прекрасно сознавал, что Голливуд, где жизнь одновременно эфемерна, бесплотна, легка и запутанна, – этот Голливуд не про него. Обычных, нормальных вызовов здесь нипочем не дождешься. Случится какое-нибудь ограбление, так непременно соберется консилиум врачей и приговорит несчастного неврастеника к безжалостным сеансам психоанализа, чтобы с их помощью установить истинную стоимость наручных часов или шерстяного пальто, украденных каким-нибудь голливудским лиходеем, который еще вдобавок на поверку окажется не менее чокнутым, чем его жертва.
В 9:10 того же вечера Серж и Эдмондс приняли вызов и направились по нему на Уилкокс-стрит, что неподалеку от Голливудского полицейского участка.
– Первоклассный домишко, – сказал Эдмондс, молодой полицейский с длинными бакенбардами и усами, которые смотрелись на нем просто смешно.
– Приходилось уже там бывать? – спросил Серж.
– Ага. Баба всем заправляет. Похоже, лесбиянка. Сдает одним только девкам, по крайней мере на моей памяти мужики у нее не жили. Вечно там ссоры. Обычно между хозяйкой и каким-нибудь приятелем одной из девиц, что там квартируют. Но стоит им затеять девичник – она и слова поперек не скажет.
Серж сунул под мышку свой блокнот и постучал фонариком по двери домоправительницы.
– Вызывали? – спросил он у худенькой женщины в свитере, в одной руке она держала окровавленное полотенце, в другой дымилась сигарета.
– Входите, – сказала хозяйка. – Она здесь – та девушка, с которой вы хотите поговорить.
Серж и Эдмондс прошли за ней через яркую гостиную, выкрашенную в золотисто-голубые тона, и оказались на кухне. Черный свитер и тесные брючки ей очень идут, подумал Серж. Волосы хоть и коротки, зато отливают серебром и искусно уложены. Он дал бы ей лет тридцать пять; интересно, она и в самом деле лесбиянка, как утверждает Эдмондс? А вообще-то, подумал он, разве есть еще в Голливуде нечто такое, что могло бы его удивить?
За кухонным столом сидела брюнетка. Она дрожала мелкой дрожью. В руке у нее тоже было полотенце, со льдом, которое она не отрывала от левой половины лица. Правое веко вздулось, глаз заплыл, по нижней губе уже пополз синяк, но рана была не особо серьезной. Наверно, догадался Серж, кровь набежала из носа, но сейчас, похоже, совсем уже остановилась, да и перелома вроде нет. Он и в лучшие свои времена был, видать, не слишком красив, этот нос, думал Серж, потом взглянул на ее скрещенные ноги.
Стройные и прекрасной формы, но обе коленки ободраны. Разорванный чулок свисал с левой ноги, спрятав под собой туфлю, однако девушка, казалось, была слишком несчастна, чтобы обращать на это внимание.
– С ней проделал это ее приятель, – пояснила домоправительница и указала им на обитые кожей стальные стулья вокруг овального стола.
Серж раскрыл блокнот и перелистал страницы, отведенные под донесения о грабежах и кражах, перевернул и «рапорт о преступлении смешанного типа».
– Любовная ссора? – спросил он.
Брюнетка попыталась проглотить комок в горле, но тут же разразилась рыданиями, роняя слезы на испачканное кровью полотенце.
Серж зажег сигарету, откинулся на спинку стула и переждал, пока она успокоится, рассеянно думая о том, что, возможно, до финала мелодрамы еще далеко: ушибы-то настоящие да и болезненные наверняка.
– Ваше имя? – спросил он наконец, вдруг осознав, что уже десять часов, и вспомнив, что в любимом его ресторанчике их предпочитают кормить до пол-одиннадцатого, потому что после половины одиннадцатого туда набиваются клиенты, готовые оплачивать жратву.
– Лола Сент-Джон, – всхлипнула она.
– Этот подонок избил тебя уже во второй раз, ведь правда, милая? – спросила хозяйка. – Назови им то имя, что ты уже называла в прошлый раз.
– Рэйчел Себастьян, – ответила та, коснувшись полотенцем больной губы и тщательно затем его исследовав.
Серж вычеркнул «Лолу Сент-Джон» и вписал поверх этого другое имя.
– В тот раз вы преследовали его судебным порядком? – спросил он. – Или отказались от обвинения?
– Его арестовали.
– И тогда вы отказались от обвинений и не стали обращаться в суд?
– Я люблю его, – пробормотала она, трогая розовым кончиком языка разбитую губу. В уголках ее глаз из-под размазанной туши сияло по драгоценному и красноречивому доказательству кипучей страсти.
– Прежде чем мы по уши влезем в эту историю, давайте-ка выясним, собираетесь ли вы теперь предъявить ему иск?
– На сей раз с меня довольно. Собираюсь. Клянусь всеми святыми.
Серж мельком взглянул на Эдмондса и принялся заполнять бланк рапорта.
– Ваш возраст?
– Двадцать восемь.
В третий раз соврала. А может, в четвертый? Когда-то у него было такое намерение: под каждым рапортом подбивать баланс правды и лжи.
– Род занятий?
– Актриса.
– Чем еще занимаетесь? Я имею в виду, когда не заняты на съемках или в спектаклях.
– Иногда подрабатываю ночным администратором и старшей официанткой в ресторане «Фредерик», что в Калвер-Сити.
Это местечко Сержу знакомо. В графе «Род занятий жертвы» он записал:
«Официантка в ресторане для автомобилистов».
Домоправительница поднялась – как змея со столба размоталась, подумал Серж – и прошла к холодильнику. Заново уложила кубики льда в чистое полотенце и вернулась к избитой.
– Этот сукин сын гроша ломаного не стоит. Больше я его сюда не впущу, милая. Как жиличка ты меня устраиваешь, тут и говорить нечего, но этот тип больше не может являться в мой дом.
– Не беспокойся, Терри, он и не явится, – сказала та, принимая полотенце и прижимая его к скуле.
– До этого он избивал вас лишь единожды? – спросил Серж, переходя в своем рапорте к повествовательному жанру и жалея, что не подточил карандаш еще в участке.
– Ну, если по правде... Его арестовывали из-за меня еще один разок, – ответила та. – Как увижу какого-нибудь симпатягу ростом под потолок, прямо липну к нему, так что и не оторвешь.
Она улыбнулась и подмигнула Сержу здоровым глазом, из чего он заключил, что его рост вполне бы ее устроил.
– Какое имя вы тогда носили? – спросил он, размышляя о том, что грудь ее в общем-то умопомрачительной не назовешь, а вот ноги, пожалуй, хороши, да и живот по-прежнему твердый и плоский, как гладильная доска.
– Кажется, тогда меня звали Констанс Девилл. Этим именем я подписала контракт с «Юниверсал». Погодите-погодите, это было в шестьдесят первом.
Не думаю, чтобы... Господи, голова не варит. Мой мужичок, видать, вышиб из нее все мозги. Давайте разбираться...
– Вы что-нибудь пили сегодня? – спросил Эдмондс.
– Еще в баре начали, – кивнула она. Потом задумчиво добавила:
– Нет, скорее всего, тогда я носила свое настоящее имя.
– Это какое же? – поинтересовался Серж.
– О Боже, голова раскалывается, – простонала она. – Фелиция Рэндэлл.
– Хотите обратиться к своему лечащему врачу? – спросил Серж, даже не заикнувшись о том, что для жертв уголовных преступлений предусмотрено бесплатное оказание срочной медицинской помощи: возить эту особу в больницу и обратно ему совсем не улыбалось.
– Не думаю, что мне нужен док... Минуточку, я сказала – Фелиция Рэндэлл? Господи всемогущий! Да ведь это не настоящее мое имя. Я урожденная Долорес Миллер, под этим именем росла и воспитывалась. До шестнадцати лет была Долорес Миллер. Боже всемогущий! Чуть не забыла свое истинное имя! Чуть не забыла, кто я такая есть, – произнесла она удивленно, взглядывая поочередно на каждого из них.