– Я попробую huevos rancheros <яичница с томатным соусом (исп)>, – сказал Рэлстон с акцентом, заставившим Сержа невольно содрогнуться.
Однако старику, похоже, пришлась по душе попытка Рэлстона изъясниться на чужом языке.
– А вы, сеньор?
– Ну а я выбираю chile relleno <перец, фаршированный мясом (исп.)>, – ответил Серж, чьи лингвистические способности, судя по произношению, оказались ничуть не лучше, чем у напарника. Теперь уже всем полицейским было известно, что Дуран вовсе не говорит по-испански, кое-как перебиваясь лишь несколькими словами.
– Чую запах лука и зеленого перца, – сказал Рэлстон, пока пухленькая и маленькая жена мистера Розалеса занималась стряпней в задней комнатке, переделанной под плохо проветриваемую кухню.
– С чего ты взял, что перец зеленый? – спросил Серж. Сегодня вечером он был весел и общителен. – Может, то красный перец или даже совсем никакой не перец.
– Мой нос не обманешь, – сказал Рэлстон, касаясь сбоку своей ноздри. – Бросай курить, и твое чутье на запахи тоже будет стопроцентным.
Серж подумал, что под chile relleno как нельзя удачно пошло бы пиво.
Интересно, знай Рэлстон Сержа получше, стал бы он заказывать по кружечке на обед? Сейчас на них нет мундиров, а пивка на обед глотнуть бы не помешало. Ребята из «нравов» пьют без зазрения совести, а детективы – такие пьянчуги, что о них легенды ходят. Чем хуже полицейские из спецотдела? – подумал он, хоть и прекрасно понимал, что в последнее время слишком уж пристрастился к пивку. Неплохо бы согнать десяток фунтов перед очередным экзаменом по физкультуре, иначе доктор непременно черкнет капитану «кляузу на толстячка». В Голливуде Серж предпочитал мартини, что было немудрено: большую часть свободного времени он попросту там не просыхал. Да ведь все это – этапы моего образования, решил он. Не следует дурно обращаться со своим телом. Во всяком случае, запускать его совершенно ни к чему. Он снова начал играть в гандбол в академии и подумывал о том, чтобы урезать норму курева до пачки сигарет в день. В его возвращении в Холленбек было нечто такое, что благотворно сказывалось на его здоровье.
Нельзя сказать, что на девушку, подавшую еду, он посмотрел небрежно или мимоходом: дымящиеся тарелки держит на двух цветных подносах, на бронзовых скулах и длинной верхней губе блестят капельки пота, волосы, как у индианки, заплетены косичкой. Лет семнадцать, прикинул Серж, не больше.
Руки, едва заметно припорошенные мукой, напомнили ему руки матери. Небось совсем недавно приехала в Штаты.
– Благодарю, – сказал он и улыбнулся, когда та поставила перед ним тарелку. Девушка одарила его ответной чистой улыбкой, и Серж заметил, что помадой она почти не пользуется, а тяжелые ресницы и безупречные брови достались ей от самой природы.
– Gracias, senorita <спасибо, сеньорита (исп.)>, – сказал Рэлстон, с вожделением уставившись на тарелку с huevos rancheros и не обращая никакого внимания на девушку.
– De nada, senor <не за что (исп.)>, – она опять улыбнулась.
– Смазливый ребенок, – сказал Серж, вертя в руках блюдо с рисом и пережаренными бобами, слишком горячими, чтобы можно было их есть.
Рэлстон восторженно кивнул и выплеснул на яйца, рис – на все без разбору – еще один черпак домашней перченой подливки. Потом вывалял в этой жгучей смеси большую мучную лепешку и отхватил от нее зубами огромный кус.
Мистер Розалес что-то шепнул девушке, и та снова подошла к их столу в тот момент, когда еда Сержа достаточно поостыла, ну а Рэлстон успел уничтожить добрую половину своей порции.
– Вы хочете... вы желайте... – Она запнулась и обернулась к мистеру Розалесу, который кивнул ей в знак одобрения.
– Кофе, – подсказал он. – Ко-фе.
– Я не разговаривай ingle's <по-английски (исп.)> хорошо, – засмеялась она, глядя на Сержа, тут же подумавшего: до чего приятна и тонка, хоть и силенок ей тоже не занимать. Грудь и сейчас уже округлилась, а немного лишнего веса, что принесет с собой женская зрелость, пойдет девчонке только на пользу.
– От чашечки кофе не откажусь, – улыбнулся Серж.
– Si, cafe, por favor <да, кофе, пожалуйста (исп.)>, – сказал Рэлстон, и полная вилка с фрийолами застыла у резвых губ.
Когда девушка скрылась в кухне, к столу подошел мистер Розалес.
– Все в порядке? – просиял он сквозь внушительные усы.
– Оч-чень вкусно, – причмокнул Рэлстон.
– А кто эта малышка? – поинтересовался Серж, сделав последний глоток, и мистер Розалес тут же поспешил снова наполнить стакан.
– Дочь моего compadre <друг (исп.)>. Только что из Гвадалахары, в прошлый понедельник приехала. Много лет назад я поклялся своему compadre, что если когда-нибудь обустроюсь в этой стране, то пошлю за его старшей дочерью, своей крестницей, и воспитаю ее как настоящую американку. Он ответил: лучше воспитай американцем моего сына, и я сказал: ладно, будь по-твоему, да только вот мальчишкой он и по сей день не обзавелся.
Одиннадцать девчонок.
Серж рассмеялся и сказал:
– По ней заметно, что толк из нее выйдет.
– Да, Мариана большая умница, – тот энергично закивал головой. – Только-только исполнилось восемнадцать. В следующем месяце собираюсь отправить в вечернюю школу; подучится английскому, а там уж посмотрим, к чему душа у нее лежит.
– Как бы она не подыскала себе паренька и не выскочила замуж прежде, чем вы успеете оглянуться, – изрек Рэлстон и рыгнул.
– Может, и так, – вздохнул мистер Розалес. – Знаете, тут настолько лучше жить, чем в Мексике, что люди не особенно заботятся о том, чтоб добиться истинного успеха. Находиться здесь – одно это куда больше, чем все, о чем они когда-либо мечтали. Они довольны уже тем, что вкалывают где-нибудь на автомойке или швейной фабрике. Только я думаю, этой девочке ума не занимать, ее ждет лучшая участь.
Пока они обедали, девушка еще трижды подходила к их столу, но по-английски больше не заговаривала.
Перехватив взгляд Сержа, которым тот ее провожал, Рэлстон сказал:
– Восемнадцать лет. Что ж, уже совершеннолетняя, закон ничего не имеет против.
– Шутишь. Я что, похож на детсадовского налетчика?
– Девчонка что надо, – сказал Рэлстон, и Серж понадеялся, что тот не станет раскуривать сейчас одну из своих дешевых сигар. В машине, с опущенными стеклами, это было еще терпимо, но здесь... – Мне она напоминает молодую Долорес Дель-Рио, – сказал Рэлстон, насылая на него через стол два тяжелых облачка дыма.
Никакая она не Долорес Дель-Рио, думал Серж. Но есть в ней нечто такое, что сделало Дель-Рио любимицей Мексики, предметом благоговения миллионов мексиканцев, изредка или хотя бы раз видевших ее на экране; да, и в ней это есть – тот же взгляд мадонны.
– Как твоя фамилия? – поинтересовался Серж, когда она подошла к ним напоследок, чтобы подлить свежего кофе. Он знал, что полицейские, отужинав бесплатно, дают на чай монету в двадцать пять центов, но на сей раз сунул под тарелку в три раза больше.
– Mande, senor? <Что вам угодно, сеньор? (исп.)> – спросила она и обернулась к мистеру Розалесу, но тот был занят с клиентом за стойкой.
– Твоя фамилия, – тщательно проговорил Рэлстон. – Мариана que?
– А-а, – она улыбнулась. – Мариана Палома.
Потом увернулась от настойчивого взгляда Сержа и захватила с собой на кухню тарелки.
– Палома, – повторил Серж. – Голубка. Ей это подходит.
– Обычно я ем здесь раз в неделю, не чаще, – сказал Рэлстон, не сводя с него любопытных глаз. – Нам ведь не хотелось бы разорить дотла это славное местечко слишком частыми бесплатными обедами, а?
– Не беспокойся, – быстро ответил Серж, включаясь в игру. – Это твоя кормушка. Если я и зайду еще сюда, так только с тобой.
– Что касается девочки – это твое личное дело, – сказал Рэлстон. – Хочешь – ходи к ней по выходным. Но мне бы не понравилось, если бы кто-то пустил под откос холявку, которую я возделывал да лелеял годами. Поначалу хозяин брал с меня полцены, а нынче – вообще ни гроша.
– Не беспокойся, – повторил Серж. – И, Бога ради, эта девчонка вовсе меня не занимает, вернее – не так сильно, чтоб... Знаешь, у меня и без того с бабьем дел по горло, чтобы обучать еще какого-то младенца английскому языку.