Тем не менее понадобился почти год работы и ожидания, прежде чем было получено разрешение поместить людей на территорию, по сути представляющую собой заповедник, последний сохранившийся уголок дикой природы, вдобавок необходимо было собрать средства и найти остальных участников. Исследователям требовались двадцать хорошо подготовленных добровольцев, разбирающихся в местной флоре и фауне, сведущих в биологии и метеорологии. Настоящий врач или медсестра, а не просто фитотерапевт-самоучка. Даже повара найти было бы неплохо, но в конечном итоге пришлось составить группу из тех, кто просто согласился войти в нее. Выглядит рискованно, говорили люди. Это и впрямь был риск. Неуютная неизвестность. Крайность заключалась и в самой идее, и еще более – в реальности ее воплощения. «Крайность похлеще суицида», – запомнился Беа довод одной из матерей корпуса, в котором она жила. Идея, которую просто так не впаришь. А тем временем Агнес становилось хуже.
В тот период Беа, укачивая спящую дочь, порой гадала, что ей делать, если план Глена не сработает или сработает, но слишком поздно. Других способов спасения Агнес она так и не придумала. Лекарства переставали действовать. При каждом приступе кашля мокрота окрашивалась кровью. «Что нужно этому ребенку, – горестно говорила врач, – так это другой воздух». За неимением другого воздуха она рекомендовала паллиативную терапию, и Беа обнаружила, что впала в полную зависимость от Глена и его дурацкой идеи. Ближе к концу ожидания, прямо перед тем, как они получили разрешение, она – о чем никому никогда не говорила и не собиралась – начала мыслями забегать вперед, в жизнь после Агнес. Начала прощаться. Достижение этой стадии стало ужасающим утешением. А потом, когда вдруг времени на подготовку почти не осталось, исследование и группу из двадцати человек одобрили и утвердили, утешением продолжали служить и примерка снаряжения армейского образца, и прохождение медосмотров, и сдача мочи, и приемные собеседования, и укладывание вещей, и улаживание оставшихся дел, и, наконец, отправка без лишнего шума и помпы. Беа ошеломили вся эта суматоха и перемены, она терялась в сомнениях, не зная, взаправду ли все это, даже когда нагрянули первые холодные ночи в Дебрях и она обнаружила, что как-то сумела собраться с силами, чтобы оберегать Агнес по-новому.
Происходящее казалось удивительно похожим на игру даже в первый вечер, когда заход солнца застал их врасплох до того, как они развели костер. Даже когда у них сводило желудки от грубой пищи, а вскоре затем – от ее нехватки. Даже когда их лагерь впервые разорил голодный медведь. А потом умер первый из них – от гипотермии. И еще один, не распознавший несъедобный гриб. И тот, которого потрепала пума. И тот, который сорвался со скалы. Казалось, они едва успели спастись от одного чудовища, спрятавшись в стенном шкафу, как наткнулись среди вешалок на другое, уже выпустившее когти. Как же можно было остаться здесь? Нет, нереально. Какая-то жуткая подстава.
Ей то и дело представлялось, как Глен вот-вот возьмет ее за запястье, заставит повернуться и поведет ее вместе с Агнес назад к заграждению на границе, обратно к цивилизации. Но этого так и не случилось. В конце концов, до Беа дошло, что территория, по которой они устало плелись изо дня в день, бесконечна. «А если мы дойдем до края, границы, ограды, гранитной стены, то просто повернем обратно», – осознала она. Разве теперь они могли вернуться в Город? Агнес стала как жеребенок – резвая, любопытная. И здоровая впервые за свою короткую жизнь. В первый раз Беа позволила себе поверить, что Агнес будет тосковать по этой земле. А сама Беа выживала, когда гибли другие, более сильные, чем она. Это приглушало ее тревожность, льстило ее самолюбию. Может, у нее и вправду есть способности к этому самому выживанию. «А вдруг это решение было верным. А вдруг все пройдет успешно. А вдруг мы в своем уме». Такая у нее появилась мантра. Она повторяла ее почти ежедневно. Как и теперь.
Беа обвела взглядом лица сидящих кружком, безумные в пляшущем отсвете пламени. Она думала о том, что после Девятой реки в группе появилась некая тяжесть. После веревки. После Кэролайн. Никто не смотрел на Беа. Мешок с мясом ей передавали молча и забирали у нее слишком быстро. Тяжесть казалась нацеленной на нее. И это, как считала она, нелепо. Им и прежде случалось терять важные вещи, и никто за это не отгораживался от виновных.