У меня зароилось, как воспоминание о боли, всё, что меня мучило и занимало, и, взглянув на Сергея, я робко спросил:
— Ты думал о жизни, Сергей?
— О жизни! — повторила Настенька, всплеснув руками.
— О жизни?.. — презрительно переспросил Сергей. — Что можно думать о жизни?
— Это действительно чудесный мальчик, — задумчиво произнёс Коля. — Я его боялся. Мы давно обещали зайти к нему, но отец никогда не простил бы, если бы узнал об этом, и мы не решались.
— Разве к нему нельзя ходить? — спросила девочка.
— Отец не любит знакомств с бедными.
— Так он бедный? — заинтересовался вдруг Сергей.
— Мы пойдём к нему, Сергей, — вспыхнула Настенька. — Гадко у вас дома. Папа нам не запрещает, и я люблю бедных. Ужасно люблю. Противно у богатых. Люблю папку своего.
Сергей тряхнул волосами и задорно сказал.
— Я люблю бедных. Мы богатые, но любим бедных.
— И я люблю, — вспыхнул Коля, — очень люблю: больше, чем богатых.
— И я, и я! — с неостывающим жаром крикнул я.
— Мы любим бедных, — с воодушевлением произнесла Настенька и, как будто давала клятву, подняла руку.
— Мы любим бедных! — крикнули мы хором за ней; и было так, будто она показывала их, а мы знали, за что любим, и она одобряла.
— И не любим богатых, — решительно закончила она.
— И не любим богатых, — повторили мы за ней.
Я готов был поклясться, что не люблю богатых: так искренно, ясно чувствовалось это теперь, когда мы прокричали эти слова.
— Что же случилось со Странным Мальчиком? — вспомнила Настенька.
— Странный Мальчик очень болен и просил Стёпу позвать нас. Я не обещал…
— Разве Стёпа бывает у него? — изумился Коля.
Я вспомнил, как Стёпа ударил его, и только теперь удивился тому, что они сблизились.
— Ведь оба бедные, — подумал я, — отчего же не сблизиться.
— Мы пойдём к нему, — решительно произнёс Коля.
— Может быть, им есть нечего, и я принесу, — сказала Настенька.
— А папа? — струсил я, взглянув на Колю.
— Ну, и папа. Он не узнает.
Сергей дал план, что делать, и назначил день, когда пойти. Никто не возражал, и лишь только вопрос был решён, мы вышли из "котла". Под руки все, как старые товарищи, мы обошли вторую площадку. Настенька держалась возле Коли, задумчиво смотрела на море, и я, глядя на неё, вспомнил пленницу из белого домика… "Нет, эта лучше", — думалось мне. Ужели я так вырос? Холодом веяло от одинокого домика на противоположной горе, и казалось, те белые, правильно сложенные камни, стерегут мертвецов — прежнего Павочку, пленницу… Я чувствовал нехорошее в душе, и что-то упрекало, стыдило меня. Но рядом со мной шла Настенька, такая добрая, ласковая; шёл Сергей, самоуверенный, крепкий, и в том, что они любили меня, я находил себе оправдание.
— Я его боялся, — говорил Коля, вспоминая о Странном Мальчике, — и даже отец не мог ответить на его вопросы.
И так, идя в шеренгу, всё более внимательные, незаметно то я, то Коля, рассказали всё, что знали об Алёше, — и скоро он стал так близок, будто он давно был нашим и с нами. Мы говорили его словами, иногда словно спрашивали у него ответа, и сами, мучаясь, возражали, неуверенные, так ли бы он сказал, так ли думал.
— Это, действительно, странный мальчик, — выговорил Сергей, сдавшись, наконец. — Что же, правда ли, что мы здесь вчетвером гуляем, разговариваем, смотрим на море, или неправда?
Мы взглянули друг на друга испуганные, и все мы были бледны.
Тени выползли из всех углов горы, стали перед нами, угрожали, говорили о недобром, непонятном, говорили таинственным языком о пределах жизни, о правде и лжи, — а темневшее небо, непроницаемое и молчаливое, хранившее все дорогие и важные тайны, и никому не открывавшее их, загадочно и бесстрастно висело над нами. Хотелось плакать, молиться кому-нибудь, чтобы не было этой тишины, этого леденящего холода в душе, — хотелось оправдания, согревающей, родной любви, чьей? — разве я знал в эту минуту.
— Что такое жизнь? — взволнованно спросила Настенька, всматриваясь в море, покрытое тенями, светлыми, зелёными, — словно гигантскими плёнками.
— Что такое жизнь? — с досадой повторил Сергей, удивляясь, что не находит ответа на этот простой вопрос.
— Это знает Странный Мальчик, — с жаром ответил я, — он был "там".
— Где "там"? — спросила Настенька, опять всплеснув руками.
Я молча указал на небо, и мы все долго смотрели на него, подняв головы.
— Ангел пролетел, — прошептала она.
И отделив от своего кулачка тоненький пальчик, она указала на место в небе. И опять мы долго, подняв головы, смотрели вверх, взволнованные, благоговейно. Нашло небольшое облачко, — светлое, серое, мягкое и торопливо поплыло к морю. И будто в нём был ответ. Мы молча следили за ним. И когда оно сделалось не больше голубя, Настенька сказала: