— Знаешь, моя мама тоже умерла. Мне тогда было одиннадцать. Но я её не очень хорошо помню. Меня воспитывала няня, бабушка Агафья, а с семи лет отец отдал меня на обучение Сиверсу. Я видел родителей только за ужином или когда мы ездили в гости. Мама помогала отцу с бизнесом, и они часто уезжали из дома. Она умерла зимой, от воспаления лёгких. Отец тогда привёз из города каких-то врачей, но даже они не смогли ей помочь.
— Соболезную, — искренне произнёс Ваня, посмотрев в полные сочувствием карие глаза друга.
— Поверь, со временем ты сможешь говорить об этом спокойно. И ты всегда сможешь на меня рассчитывать.
— И на меня, — Андрей смотрел на него открыто, без того недоверия, что было в его взгляде последнее время. Он оценил мужество друга и тоже решил быть честным.
— Наверно, следующий я, — тепло улыбнулся ему Николай. — Так чем я провинился?
Однако ответил ему Ваня:
— Нам интересно, куда ты ходишь каждое воскресенье?
— И это всё?! — от облегчения юный граф даже рассмеялся. Он уже какие только грехи себе не приписывал. — Почему вы раньше меня не спросили?
— Мы хотели, — признался Андрей, чувствуя неловкость. — Но думали, ты нам сам всё расскажешь.
— Я просто не знал, что вас это так напрягает. Если хотите, я вас как-нибудь с ним познакомлю.
— С кем? — не поняли друзья.
— Вы не обращали внимания на избушку около леса? Она очень маленькая, да и крылечко выходит на сторону склона: там небольшой огород, но отсюда его не видно. Живёт в ней батюшка Гавриил, он служил когда-то в храме в деревне у Златовых, но лет десять назад ушёл на покой. Когда баронесса решила построить академию, он первым попросился сюда. Он редко выходит за ограду, поэтому вы его не встречали в посёлке. Мой духовник благословил меня исповедоваться у него, пока я учусь здесь.
— Что?! — в шоке уставился на него Андрей.
Никола как-то странно улыбнулся, словно находился не здесь:
— Мы с Сиверсом и бабушкой Агафьей дома каждое воскресенье ходили в церковь: молились на службе, исповедовались и причащались. Ну и, конечно, у меня есть духовник, отец Иоанн. Когда я уезжал, он благословил меня исповедоваться у батюшки Гавриила.
— И ты действительно ходишь на исповедь? — не поверил Князев.
— Ну да, — недоумённо подтвердил Никола, не понимая, что в этом такого. — А разве вы в городе не ходите в храм?
— Только по праздникам, — признался Иван. — На Рождество, Крещение, Пасху… Бабушка Марфа тоже причащается, с ней часто мама ходила. Четыре раза в год, в посты. А мы с Катей нет. Я думал, мы ещё для этого молоды.
— У тебя есть сестра?
— Ну… скорее подруга, — уклончиво ответил Ваня.
— Мою прабабушку тоже Марфой звали, — задумчиво промолвил Андрей. — Она, вроде, ходила в храм. Дедушка часто про неё рассказывал. Он тоже любил бывать в церкви: свечки ставил, за святой водой на Крещение ходил. А вообще-то, у нас в семье это не принято. Отец считает, что вера — удел стариков. Хотя меня крестили, — он усмехнулся, — «на всякий случай». Я даже крёстных своих не помню, они с нами не общаются.
— Это печально, — заметил Никола.
Иван промолчал. Он тоже не помнил своих крёстных. Тем более крёстная была только формально — коллега матери по её тогдашней работе, с которой они потом перестали общаться. Крёстным был младший брат отца. Мама говорила, что он умер, попав аварию, когда сам Ваня был ещё маленьким.
— Как понимаю, теперь моя очередь, — прекращая эту душеспасительную беседу, по-турецки уселся Андрей.
Он подробно рассказал о полученном от старшекурсников приглашении и о том, что они с Иваном от них услышали.
— Они называют себя Тайной канцелярией. Когда ты ушёл, — недовольно посмотрел он на Ваню, — Шафиров стал выспрашивать, какие направления мы выберем. Он настоятельно советовал нам выбрать политику. Они почти все у Валерия Кондратьевича, только Кирилл выбрал юриспруденцию. Наш барон уверен, что их всех после учёбы отправят сразу в Москву, по крайней мере, его — точно, а уж он в течении года перетянет и всех остальных. И уж там он обязательно убедит младшего Вяземского участвовать в выборах: у них ведь будет целых три года на подготовку! А ты, Ваня, всё-таки должен был остаться. Они уверены, что ты будешь просить принять тебя обратно, когда лучше освоишься в этом мире и поймёшь, что они правы.
— Я не хочу участвовать в смуте. И вообще, я никогда не мечтал связать свою жизнь с политикой.