Никогда Вы не были мне ближе,
Чем теперь, когда от Вас я далеко.
Ваших глаз и тонких плеч не вижу,
Но представить все могу себе легко.
Никогда мне не были дороже,
Даже сдержанные ваши «нет» и «да».
Телефон приблизить Вас не может,
Но душа моя летит по проводам.
Никогда я с вами не расстанусь,
Даже если вновь придется уезжать.
В помыслах своих так и останусь,
Сидя подле за руку держать.
27 апреля 1910 года (вторник)
Странный со мной случай. В мастерской у С., я, войдя, не сразу его заметил в темном углу. Маленькое тщедушное существо, похожее на мышку. Остренький носик, темные глазки-бусинки, узенькое бледное личико. С. сказал: «Племянник. Двоюродный. Алеша». Он поклонился из своего угла, одной головой, слегка только привстав, да так там и остался. Мы с С. болтали, вспоминали Петербург, наш театр, я звал его к Вольтеру, но он отказался, работает. Выйдя на улицу, услышал, как меня окликнули господином и по фамилии, женский голос, на Ольгин немного похожий. Обернулся – нет, не женский, детский. Этот племянник Супунова, подросток, почти дитя. Лет пятнадцать ему от силы, а то и меньше. Догнал меня, пошел рядом. – «Я желал бы с вами поговорить приватно, если вы имеете время». Вот еще новости! О чем же он желает приватно со мной говорить? – «Ведь вы начинаете как поэт? И близко дружите с господином Демиановым? Вы секретарь господина Вольтера?» Что никакой не поэт не стал возражать, со всем согласился. – «Я желал бы поговорить с вами о стихах». Боже мой! Что за недоразумение?! – «Позвольте мне зайти к вам. Когда вам будет удобно меня принять?» Удивлен и растерян до крайности, но делаю хорошую мину, как могу. – «Приходите, пожалуй, ко мне в гостиницу. В Метрополь. Завтра или сегодня часа в два». – «Я приду». И ничего не прибавив больше, пошел прочь. Глядя ему в след, я подумал тупо: «Il a l’air fragile»[4]. Только потом уж поняв, что это значит, и что уроки Демианова, все же, даром не прошли. Навестив Вольтера на его посту, закусив и выпив с ним немного, поднялся к себе. Наверху, в коридоре встретил Митю, он не в духе, жалуется на Вольтера, на его кутеж, на то, что денег уже, бог весть, сколько просажено зря. Ругает Москву и просит уговорить Ап.Григ. как можно раньше отправиться домой. Он не понимает, зачем мы сюда приехали, откровенно говоря, я уже тоже не понимаю. Театр мы организовывать могли и дома, да еще и с бóльшим успехом. А тут прозябаем прямо. У себя в номере ходил из угла в угол, выглянул в окно и не столько увидел его, сколько угадал, малюсенькая фигурка на Театральной площади. «Il a l’air fragile». Вот привязалось! Высунулся, окликнул его, позвал подняться. Он сидел у меня, молчал. Погрыз предложенную конфетку, действительно, мышоночек. – «Я вот собственно с чем». Протягивает журнал, московский. Что такое?! Стихи Демианова, а впереди моя фамилия – посвящение. Напечатано раньше чем в Петербурге, у меня аж волосы дыбом на затылке. Сделал лицо недоумевающее, что, мол, от меня нужно? – «Скажите это правда?» – «Что вы?» – «Вот, всё что в стихах». Как мог, делал вид, что не понимаю о чем он, а сам-то прекрасно уж понял, что его интересует. Вот это мальчик! – «Не знаю, что вам сказать. Разве так спрашивают?» – «Понимаете, мне очень нужно знать, я совсем один, и если есть люди, которые…– замолчал, потупился». В конце концов, разве я сторож его морали? – «Все это есть. И все это правда». – «Умоляю вас, расскажите!» Я, собственно, почти как он, немногим старше и не слишком опытен. Когда я усмотрел на себя влияние, меня это страшно смутило, а он, вот, сам ищет вожатого. Я предложил ему быть на «ты». Понемногу разговорились не так принужденно, как поначалу. Показал ему кое-что из своих стихов. Рассказал, слегка, может быть, приукрасив кое-где, наш роман с Демиановым. Почитал стихи М.А., какие помнил. А то самое, нежное, даже несколько раз. Он так умилительно раскрывал свои черненькие глазки, в каком-то чуть не мистическом восторге, и шептал: «Я ничего не знал. Я ничего не знал!» Ходил провожать его до Никитских ворот. На прощание он попросил его поцеловать. Я коснулся губами его полуоткрытых теплых и влажных губ, пахнущих конфетами. Так пошел он от меня просвещенный, посвященный. Странный случай. И странный мальчик. А я-то хорош! Нашелся соблазнитель юношей.