3 мая 1910 года (понедельник)
Москва как сон. Словно и не ездил никуда. Аполлону что-то совсем сделалось худо, воспалилась печень и высокое кровяное давление. Посидел с ним немного. Так он плох, что даже страшно делается, как бы не умер. Но Митя говорит, что так уж было раза два и обошлось. Бедный Ап.Григ.!
У нас застал Ольгу. Поначалу был отчужден, и, не зная, как держаться, чувствовал себя неловко. Но они с Таней меня развеселили, и мы втроем пошли гулять в Таврический. Ольга нахваливает Т., ее успехи в рисовании. Но Т., вдруг заявила, что художницей быть не хочет, а непременно будет поступать на медицинские курсы. Это что-то новое. Гуляя, развлекались тем, что разглядывали публику. Хохотали так, что даже получили выговор от одной пожилой дамы, от чего притихли на минутку, и тут же опять взорвались. Видел кое-кого из знакомых Демианова, но не кланялся. Узнав, что Ап.Григ. серьезно болен, Т. вызвалась его навестить. Я сказал, что не знаю, будет ли это удобно, но она настаивала. Что это за подвижнические настроения у нее?
4 мая 1910 года (вторник)
Письмо от Мышонка. Я не ждал так скоро. Можно было предположить, что знакомство наше, хоть и недолгое, не оборвется просто так. Конечно, ничего не стоит узнать у Суп. адрес, ему мой, мне его. Я и планировал именно так поступить, но он меня опередил. И какое странное письмо: совсем немного приличествующих обстоятельствам, почти пустых слов для меня, а все остальное – для М.А. В письме, адресованном мне, он открыто обращается к Демианову. Зачем он делает это? Не лучше ли было адресоваться прямо к нему? Впрочем, не без объяснений на этот счет, надо сказать, довольно кратких, и, в сущности, ничего не объясняющих. Он желает иметь в моем лице посредника. Вот забавно! Выпала мне честь, перевезти его в лодочке вниз по течению. И что за мысли у него! Я его старше и, некоторым образом, опытнее, но никогда ничего подобного во мне не рождалось. Поразительно. Он же на вид совсем ребенок. Да и годами тоже не слишком-то велик. Один случай тут мне припомнился, не случай даже, так, разговор. Как-то раз, катались в автомобиле с вместе с Демиановым, Вольтером и Супуновым, мы с С. говорили о своем, и я почти не обратил внимания, не придал значения, а теперь вот всплыло. Аполлон и Дем. заметили на улице парня, давно проехали, а они всё продолжали говорить про него, и Д. сказал тихонько о нем, или о ком-то на него похожем: «вот природно педерастическая красота». Ну, бог с ними, с этими «красавцами», не о том речь. Откуда взялись в Мышонке такие фантазии? Неужели, действительно, природное? Может это быть? А со мной, тогда, как? Ведь и я считаю именно такую любовь единственно верной, но во мне это как-то рассудочно. А у них, неужели такой вот инстинкт? Но, письмо от Мышонка я получил уже вечером, а с утра сидели с Таней у больного. Несчастный Митя не спал возле него всю ночь и был нами отпущен отдохнуть. Таня уверила его, что из нее прекрасная сиделка и старательно играла взятую на себя роль. Не без успеха, надо признать. Я, как мог, утешал и развлекал бедного Аполлона. Пришедший доктор Таню похвалил, ей одной в сторонке разъяснял все предписания, таким образом, признав в ней, чуть ли, не коллегу, после чего она стала еще больше усердствовать и держаться со всеми нами несколько свысока. Еле увел ее вечером домой. Бедняжка Вольтер. Доктор советует, как только станет ему немного лучше, тут же ехать в Германию на воды. Но сам В. стонет об Италии. Только бы он поправлялся, там уж все равно куда.
5 мая 1910 года (среда)
Почти не спал. Утром с письмом от Мышонка явился к Демианову, совсем забыв, что он никогда в такое время не встает. Пил чай с его домочадцами. Они планируют уже переезд на дачу. Конечно, Д. не в восторге от такой перспективы. Но если они уедут, то в городе остаться у него не будет никакой возможности. Наконец, проснувшийся М., увел меня в свою комнату. Завязался у нас оживленный разговор, и, говоря, я все думал, что не хочется мне показывать ему письмо. И что, если не показывать? Была у нас обычная возня. Он настаивал. Я отказывался. Он обижался.
Дорóгой к Вольтеру я размышлял, совершил ли преступление, утаив от М. то, что было ему предназначено? Да полно, действительно ли ему?
Шептался с Аполлоном. Немного рассказал, немного прочел, не переставая изумляться, откуда это в мальчике? Такое!: «С детства (с детства! каково?!) осознал в себе потребность чувствовать грудью биение второго, мужского сердца. Клал одну свою ладонь в другую, представляя на ее месте, в своей большую мужскую руку». У В. глаза загорелись, еще весь черный от разлития желчи, а туда же: «Мы его с собой в Италию возьмем!» – Мы ему, Аполлон Григорьевич, не нужны. Демианов его кумир. – «Я был подкидышем, потерянным младенцем. Как со звезды упал на землю, оказавшись в мире чуждом и несовершенном, в котором обречен на мучительное одиночество. Мне было страшно. Но теперь я успокоился. Я знаю, Вы живете в мире, к которому я принадлежу. Я узнал Вас с первой строки, с полуслова понял, что нашелся».