– Скажи, что я жена твоего кузена.
– Нет у меня никакого кузена.
– Теперь есть.
– Ага, может, ты и кузена изобразишь?!
– А, что? И изображу. Ты же говорил, что я похожа на того мальчишку.
– Вот было бы здорово выдать тебя за него!
– Жаль, что ничего не выйдет, по мне уже слишком видно.
– Подожди!
Я бросился наряжать ее в свои пиджаки и брюки. И уверял, что совсем ее животик не заметен.
«Толстенький какой мальчонка у нас! Наверное, пива много пил, проказник!»
Хохотали и целовались и дурачились, так, что всех кругом, наверное, переполошили, потому что было уже за полночь, и кто-то нам в стенку стучал, а мама приходила нас угомонить. Как я был счастлив в эту ночь!
1 сентября 1910 года (среда)
Ночь была счастливая, но день за ней последовал ужасный. Слезы, упреки, стенания, мольбы, истерики. Мама отказывается верить, что ее маленькая девочка может вот так ее покинуть. Татьяна неумолима, даже жестока. Всё думали-гадали, как поступить с бедной мамой, на кого ее оставить, но не удосужились спросить у нее самой ни позволения, ни совета. И что тут началось, когда Татьяна объявила ей категорически! Я не знал куда деться. Видеть маму в таком безутешном горе – выше моих сил, но что я могу? Мама все время причитала, что ей не себя жалко, а дочку, и страшно за нее. Что за границей ее непременно обидят и даже погубят. Но нам всем было жалко только маму. Таня, конечно, плакала и обнимала маму и целовала, и утешала, но было понятно, что решения своего менять не собирается. Я испугался, что сердце мамино не выдержит. Силой уложили ее в постель. Анна утешала как могла, уверяла, что напишет родным и знакомым в Париж, что скоро мы все вместе туда поедем и мама тоже. Кое-как успокоили немного. Но это спокойствие только видимое. Что подумали о нас хозяева и соседи! Ночью хохочут – днем рыдают. Ну и семейка!
Перед сном лежали, тихонько обнявшись, шептались, отдыхали от дневных потрясений. Анна выпытывала всё о Демианове, я откровенничал, наверное, даже слишком. Вдруг меня осенило: боже мой, зачем я такое ей говорю! Я даже сел на кровати.
– Помнишь, ты сказала тогда о нас с Мишей: «Хочу понять и не понимаю». – Это всё еще так?
– Боюсь, что да. Но пусть тебя это не беспокоит.
– Не беспокоит?! Да разве я могу не беспокоиться? Как же я буду касаться тебя, такой чистой, простодушной? Ты добрая, наивная девочка. А я в сравнении с тобой развращенный, гадкий человек! Я чувствую себя растлителем, поругателем невинности. Словом, я ужасно себя чувствую. Я не имел права связывать тебя.
Она рассмеялась.
– Саша, дорогой мой! Ты только подумай, что ты говоришь! Ты взял меня замуж, развратную женщину, прижившую ребенка во грехе. Взял, чтобы прикрыть мой грех. Из благородства, чтобы спасти меня от, может быть, еще большего падения, и я для тебя чиста? В таком случае мы стоим друг друга. И ты для меня вовсе не грязен. Подумай так: я ваших отношений не понимаю, как же я могу судить о том, чего не понимаю, дурно оно или хорошо? Успокойся. Ты самый хороший для меня и самый чистый. Не думай о плохом. Всё уладится.
Она целовала мои глаза и уши и губы. И я целовал. И было сладко до боли.
2 сентября 1910 года (четверг)
Его нет рядом и мне легко, но вместе с тем тоскливо. Не нужно изворачиваться, выдумывать поводы, но в любой момент он будет здесь и объяснение неизбежно. Я и скучаю по нему, и жду своего разоблачения. Весь извелся. Что я скажу? Какими словами?
Пошел посмотреть, не вернулся ли он, а там Сережа, его племянник приехал. Сережа с порога заявил мне, что знает, к кому отправился Михаил, и тоже туда собирается, и меня позвал. Я отказывался, но он так настойчиво уговаривал, что я возьми и расскажи ему всё. Что женат теперь на Анне, что М.А. еще об этом не знает. Сережа посмеялся и пообещал меня пока не выдавать. Я в нем совсем не уверен, но это безразлично. Ходил провожать его на станцию. Там он все еще уговаривал меня ехать вместе, сулил превосходную компанию, но я твердо отказался. Садясь уже в поезд, Сережа сказал мне весело: «И чего ты так боишься? Она же не мужчина. Стало быть, за измену не считается». Я знаком попросил его молчать. Он знаками же уверил меня, что молчать будет.