9 сентября 1910 года (четверг)
Собирались съезжать, М.А. не видел, хоть и заходил к ним. Говорил только с его зятем, тот обещал помочь с переездом нанять людей и повозки, а за это он отправит на них часть своего скарба – у нас-то всего немного. Анна здорова, они очень сблизились с мамой. А после того, как Таня уехала, и мама не могла спать, она вообще перебралась ночевать в мамину комнату. Я чувствую себя заброшенным. Целый день слонялся как неприкаянный, сборам не помогал, а только мешал. Весь расклеился, подумывал даже приболеть слегка. Никуда вечером не пошел, лег рано.
10 сентября 1910 года (пятница)
Спозаранку пришел М.А., обещал проследить за погрузкой. Слишком долго уговаривать нас ему не пришлось, так что мы, позавтракав, отправились сразу на станцию. Я и он простились сухо, почти холодно. Зато с мамой и с Аней они расцеловались многократно. Что ж это такое!
В городе темно и слякотно, какое счастье, что скоро едем отсюда! Анна просилась со мной на вокзал, но мама ее не отпустила.
Очень скоро я уеду, очень скоро,
Я покину этот ненавистный город
И кого-то очень милого оставлю,
И, быть может, сожалеть его заставлю.
Вот проснется он однажды среди ночи,
До руки моей дотронуться захочет,
Позовет, меня – а я не откликаюсь,
Он, конечно же, всплакнет, раскаясь.
И напишет мне, что встретиться мечтает,
Что меня ему ужасно не хватает.
Впрочем, может, он и вовсе не заметит,
Есть я, или нет меня на свете.
11 сентября 1910 года (суббота)
Ездили с Анной в банк, получать отцовские деньги, а потом кататься, смотреть Петербург. В Эрмитаж заходили, но она там быстро устала и проголодалась. Обедали в ресторане. Когда на извозчике уже домой было ехали, я почему-то вдруг вспомнил… Справился, у жены о самочувствии, и получив удовлетворительный ответ, не стал сомневаться.
– Зайдем сюда ненадолго?
– Что это?
– Театр.
– Театр?
– Да. Я тут работал когда-то. Пойдем.
Я хотел объяснить швейцару, что пришел поискать товарища, но нас почему-то пропустили без звука, хоть я и не узнал привратника. Чтобы не выяснилось, вдруг, какое-то недоразумение я поспешил пройти поскорее в сторону мастерских и Анну за собой потащил. По пути встречались нам какие-то люди, некоторые даже сами со мной раскланивались, хоть я решительно не узнавал никого. Одного рабочего я спросил, здесь ли Кирсанов и где его найти, и тот мне указал, что меня почему-то удивило. И вот из темной складской весь в пыли на зов выходит к нам Кирсанов. Он мне страшно обрадовался, что меня крайне смутило, я пожалел, что пришел. Не понимаю, как я вообще до такого додумался. Он принес нам стулья, предлагал мне папиросы. Я представил Анну, как свою жену, сказал, что уезжаем на днях. Видно было, что он удивлен и завидует. Скажем прямо, не этого ли я добивался? Пригласил его зайти к нам, пока мы еще в Петербурге, сказал, что мама будет рада его повидать. Наконец Анне сделалось нехорошо от спертого воздуха и табачного дыма и мы, распрощавшись, вышли на воздух. Дома, разумеется, за нас уже тревога. Бедная мама, кажется, помешалась на Анне и на ее плоде.
12 сентября 1910 года (воскресенье)
Были в церкви всей семьей. Да. Нужно привыкать к праведной жизни. Грехи юности остались позади, они забудутся и стану я почтенным отцом семейства. В этой жизни не только Демианову нет места, но даже и мыслям о нем.
От Анны мне неприятный сюрприз. Объявила, что близость между нами считает вредной для ребенка, поэтому нужно прекратить. Так я был этим расстроен, чуть не до слез. Привык к ней ужасно. Но ничего не поделаешь.
13 сентября 1910 года (понедельник)
Проснулись часов в 5, а то и раньше. Никому не спалось. Мама вообще в панике, еще со вчерашнего дня, начала причитать, что день выбрали для отъезда нехороший. Несмотря ни на что, она взяла всё в свои руки, я как-то не ожидал от нее этого, отправкой багажа распорядилась, с прислугой рассчиталась, и так давала им указания, словно свой собственный дом на них оставляет. И на вокзале тоже всем сама командовала, да так ловко, по-деловому, как будто всю жизнь только и путешествовала далеко. И про болезни свои забыла, стала похожа на вдову-купчиху, которая по смерти мужа все хозяйство под свое руководство забрала. А мы-то с Анной только рады. Из-за маминой суетливой предприимчивости на вокзал, разумеется, прибыли слишком рано. Дома никто ничего не ел, сели в буфете попить чаю, но и то, не потому, что проголодались, а так только, время провести. Маме кусок не идет в горло из-за слишком большого возбуждения, волнений о поезде и багаже и желания устроить всё как можно лучше. Анна расхворалась слегка, тоже, наверное, на нервах. А на меня вдруг что-то такая тоска нашла, хоть бросай всё и беги. Только сейчас в полной мере осознал, что никогда больше не увижу Демианова, что виноват перед ним, что никогда не будет у меня друга ближе. Вспомнил, как мы жили с ним вдвоем тихонечко в нашей маленькой квартирке, а, может быть, и вовсе не было этого, а только мираж и мои фантазии. Сердце сжалось, кусочек булки отломил, да так и не смог положить в рот. И вдруг… боже мой! Я даже глазам не поверил, знакомая фигура всё ближе и ближе, потом знакомое, кажется, лицо и… Да, да! Сомнений нет, это он, Демианов собственной персоной. Неужели пришел проводить?! Я так порывисто вскочил ему навстречу, что опрокинул на столе чашки, подбежал, схватил за руку… а что сказать-то и не знаю. М.А. спокойно поздоровался, подвел меня к нашим, расцеловался с Анной и с мамой, присел к столику. Мама снова убежала куда-то там хлопотать. М.А. и Анна заболтали по-французски, а я просто сидел и смотрел на него, хотел насмотреться на прощанье. Объявили посадку, я весь внутренне напрягся, нужно же что-то сказать, как-то проститься, а я ничего не соображаю. Засуетились с саквояжами, М.А. зашел с нами в вагон, помог что-то занести. Мы с ним уселись рядышком на диванчике, он нахваливает вагон и Италию и жену мою, а я молча киваю, совсем мне грустно стало. Пришел кондуктор, спросил билеты. Анна, сказала по-русски: «Ну, всё, Михаил Александрович, теперь уходите». И почему-то оба они засмеялись.