У каждого из нас свои мечты: Анна грезит только морем. Готова сидеть в воде безвылазно хоть до самой зимы. Ей нужно облегчить свою тяжесть. А морская вода поддержит ее, снимет груз с ее бедной поясницы. Мама просто устала от дороги и хочет скорее прибыть и устроиться на месте. О чем мечтает каноник, только Демианов может вообразить с его безграничной фантазией. А моя душа разрывается между мечтами о путешествии и наших с М. приключениях и долгом перед семьей.
24 сентября 1910 года (пятница)
Мы одни. Собственно, что это значит «одни»? Я не один, с ним, и он со мной вдвоем. Только вдвоем. Я ослеплен, оглушен, растерян, но счастлив. Как это получилось? Неожиданно, сумбурно, немного неловко. Как-то всё слово за слово. Я уж и не вспомню толком, кто за кем и что говорил. Все друг другу поддакивали, все со всеми были согласны, и из разговоров вышло так, что нам с Демиановым, вроде бы, сам бог велел отправляться осматривать Италию, а маме и Анне лучше на место поскорее, отдыхать. И лучшего чем каноник провожатого нет для них, и прекрасно он их доставит, нам же, молодым людям, нечего об этом и беспокоиться, а следует наслаждаться путешествием. В Риме нас выставили из вагона с двумя небольшими саквояжиками, и поначалу было у меня такое чувство, что я от поезда отстал. Без Анны всё уже не то. Так я к ней прирос, сроднился. И помыслить не мог, что когда-то расстанемся, да еще так скоро. М. счастлив, но немного обеспокоен тем, что я своего счастья не выказываю. А мне просто трудно привыкнуть, настроиться на новый лад. «Благословенная Италия! Милый Рим!» Я слышу его восклицания, и они не бесследно во мне растворяются. Просто я как во сне.
В маленькой гостинице М., из желания сэкономить, выбрал самую скромную комнату. Ему неловко быть на моем содержании, при том, что я в свою очередь на содержании тестя, от дочери которого мы так бессовестно сбежали. Я немного рассердился на него, то ли раздражала его привычка экономить, рожденная вечной бедностью, то ли неприятная правда колола глаза. И когда хозяин потребовал расписаться в гостевом журнале, я в каком-то злобном хулиганском порыве написал русскими буквами: «Князь Х.У.Ю.Супов со своим слугой Ложкиным». В конце концов, не все ли итальянцам равно, и паспортов у нас не спросили.
После помывки из кувшина, надо признать, довольно веселой, М.А. потащил меня на улицы. Он просто обезумел от восторга: «Всю жизнь мечтал здесь оказаться! Лучший в мире город!» Мы бегали по улицам взахлеб, если так можно выразиться, не рассмотрели ничего толком, но, думаю, прекрасно сделаем это, когда первая лихорадка у М. пройдет. Он так много читал и знает о Риме! Я даже не пытаюсь запомнить всего, что он рассказывает. Мои жалобы на голод он принял с восторгом, заявил, что в этой стране нет ничего вкуснее простого хлеба с оливковым маслом. И тут же всё это и еще вино нам удалось раздобыть у торговцев-разносчиков, и мы закусили прямо на улице. Казалось, никогда и ничего вкуснее я не ел. Восхитительно! Или это Демианов уже заразил меня своим восторженным настроением?
Любовались закатом, а потом и ночным небом в этом странном шумном городе, который и с наступлением темноты не затихает.
В гостиницу явились за полночь, и то, потому, что вымотаны были еще с дороги, а так бы и до утра гуляли.
25 сентября 1910 года (суббота)
Несмотря на то, что вчера устали и поздно легли, спал я мало и чуть свет уже открыл глаза. Мучила совесть и болела душа об Анне. Как там она бедняжка? Хорошо ли, что я так легко дал себя уговорить и покинул ее, нарушив все свои обязательства. Встал. Чтобы не будить Демианова, вышел. Вдруг вижу, хозяин, принимавший нас вчера, мчится ко мне со всех ног по темному коридору, чем-то размахивает, кричит: «Сеньор, сеньор!», и еще что-то по-итальянски. Я почувствовал неладное и приготовился встретить неприятности, но сам им навстречу не пошел, остался стоять на месте, гадая, что ж такое стряслось? Уж очень неистово он кричал. Так. Кажется ясно. У него в руках гостевой журнал, в котором я вчера нахулиганил. Ну, это еще ничего. Надеюсь, полицию он не станет вызывать из-за такого страшного преступления. Извинюсь, перепишу, как следует. Да может они и вовсе ничего не поняли, а недовольны только, что написано по-русски. Добежал он. Так и есть, весь сыр-бор из-за записи. Он хватает меня под руку, тащит к окну, впрочем, совсем не грубо, тараторя без умолку, тыкает пальцем в мою вчерашнюю запись. Я киваю, жестами его успокаивая, перепишу, мол. Перешли на французский. И тут настоящая итальянская комедия началась. Просто Труфальдино какой-то. Кроме журнала-то у него в руках небольшая картинка, старинная, писаная маслом, а на картинке, хотите верьте, хотите нет – князь Николай Борисович Юсупов, и подписано внизу по-русски : «князь Юсупов». Боже мой! Сейчас нас линчевать будут, как самозванцев. Хозяин на плохом французском старается, толкует мне что-то про своих пра-пра родственников из Турина. А я стою ни жив ни мертв, киваю только и пардоню. Но успокоить его никак невозможно. Слышал я про бешенный итальянский темперамент, но этот тип прямо сумасшедший. «Это я, – говорит,– прошу прощения, ваш господин так похож на своего предка, непростительно с моей стороны, я должен был узнать! Те же глаза, тот же рот!» Вот тут-то мне и стало дурно. Я понял, что он Демианова за князя принимает! А он говорит, как только «мой господин» проснется, нас переведут в самую лучшую комнату. «Нет, нет, не волнуйтесь, за ту же плату!» Это для него такая честь, столь важная персона в стесненных обстоятельствах именно его гостиницу изволила посетить. Всё для нас уже готово и я прямо сейчас могу начать перебираться, только бы не обеспокоить моего господина. Господи Исусе! Я еле от него вырвался, побежал будить Демианова.