– Там, у нас в спальне ребенок, наш младенец, сидит на Анне, на месте живота. Я говорил с ним!
Миша спросонья не понял ничего толком, думал что-то с А., побежал смотреть. Вошли с ним вместе. Младенец говорит:
– Кто это? Это он мой отец?
Я, было, стал объяснять, просил и Демианова сказать ему что-нибудь. М. увел меня за руку, посадил в гостиной, стал успокаивать, поить водой. Выясняется: младенца он не видит, а только я. Так, стало быть, колдовство на меня одного действует. Сделал вид, что все прошло, отправил Мишу спать и вернулся. Ребенок никуда не делся – сидит, смотрит. Я говорю ему:
– Твой отец – я. И ты должен слушать меня. Закрой глаза и спи, и я тоже лягу.
А сам думаю: «засну, проснусь – может быть, его уже и не будет»,– но чувствую: пока он смотрит, я глаз не сомкну. Он говорит:
– Спать не хочу. Хочу знать.
– Что ж ты хочешь знать?
– О грехе.
– Зачем тебе?
– Я сын греха, хочу знать, кто мой отец.
– Ты глуп и не можешь понимать и судить.
Я ждал на это сопротивления, капризов аффектации, но он почему-то вдруг сделался покорным.
– Ладно. Она красивая, – кивая на Анну, – да?
– Да! И предобрая. Ты будешь очень счастлив.
– Ты тоже.
– Я?! Ты, что же, знаешь наше будущее? Расскажи! – качает головкой:
– Нельзя.
Теперь уж я, как младенец, заклянчил:
– Расскажи, расскажи, умоляю! Мне так неспокойно, тревожно в последнее время. Что со мной будет? Как придется жить дальше?
Он сказал только:
– Не бойся. Спи. – И закрыл глаза. Я вздохнул облегченно и сразу же заснул.
Проснувшись утром, Анны рядом не обнаружил – уже встала. Услышал их разговор и смех в гостиной. С ней там Демианов, и Пьетро объявился. О младенце я не забыл, но значения ночному происшествию не придавал, уверенный, что это был только сон. Теперь ясный день, я хорошо выспался, и, ничуть не беспокоясь, вышел пожелать всем доброго утра. Что же я увидел? Он, мой ночной собеседник, преспокойно сидит на Анне вместо живота, так же обхватив ее ручками и ножками. Увидев, что я вошел, все меня поприветствовали, и ребенок тоже сказал по-фр. «доброе утро». Я изо всех сил заставлял себя на него не таращиться и вообще делать вид, что ничего особенного не происходит. М. подошел, поцеловал меня, спросил о здоровье. Я, разумеется, ответил, что здоров. Все снова увлеклись болтовней о любовных похождениях Пьетро, а мы с младенцем, как давеча, уставились друг на друга. Я прикрыл рот рукой и шепотом спросил: «Ты почему еще здесь?» – Рассуждал я так: раз вижу его только я, и он, возможно, не более чем плод моего воображения, то прекрасно меня расслышит, как бы тихо я не говорил. Куда там! Маленький негодник заорал что есть мочи: «Quoi? Quoi donc?!»[27] – Я вздрогнул и отвернулся, но его уж было не унять:
– Что ты сказал? Повтори громче, я не расслышал!
Тут я не выдержал и, утратив осторожность, тоже заорал:
– Тебя не должно здесь быть! Ты еще не родился! Полезай обратно к себе в живот и сиди там до поры. Я твой отец, я приказываю тебе!
Разумеется, все перепугались, засуетились. Напрасно я уверял, что со мной все в порядке. Распахнули окна, заставили меня лечь. Я упирался, чем только ухудшил о себе их мнение. Давали нюхать соли и послали Пьетро за врачом. Меня досада взяла, я говорю ему:
– Видишь, что ты наделал? – он смеется.
– Из-за тебя меня в желтый дом свезут! Слова тебе не скажу больше!
Он отвечает:
– Не говори. Я сам все знаю.
И стал рассказывать обо мне такое и в таких выражениях, что я глаза только вытаращил и холодным потом покрылся. Миша и Анна еще больше переполошились, забегали вокруг меня. Я держался, сколько мог, терпя его провокационную болтовню, в конце концов, не выдержал, закричал: «Замолчи! Замолчи!» А тут и доктор пожаловал. Осмотрел меня, отвел Демианова в сторонку. А Анна уселась со мною рядом, положив руку мне на лоб. Получилось, что демонический младенец прямо мне на живот уселся. Я погладил его по спинке, дитя ведь, говорю:
– Все будет хорошо.
Анна подтвердила:
– Кончено, конечно, ты поправишься.
Я продолжал его гладить.
– Ты хороший, не злой, славный.