– Пойдемте, сеньора, вам нужно сесть.
– Нет, нет. Я живу здесь недалеко, проводите меня, умоляю вас.
Мы пошли. Она изо всех сил старалась принять на себя мою тяжесть. Милая, добрая девушка. Я ощутил укол совести. Не сказать ли, что все прошло? Не сказал.
Демианов встретил нас дома, на пороге. (Я видел, как они с П. побежали вперед). Принял меня с рук на руки. Запричитал:
– Мама мия! Что с моей женой? Что случилось, дорогая?!
Мне хотелось только одного – уйти к себе и переодеться. Что я и сделал, взглядом попрощавшись со своей «спасительницей». Слышал, как Миша угощает ее, рассказывает байки о нашей «супружеской» жизни, что мы иностранцы, что ребенок это первый и что-то еще.
Приняв собственный облик, выбрался потихоньку, пошел искать Анну. Встретились. Пошли к матерям. По дороге я поверил Анне свои сомнения. Хорошо ли мы поступили с бедняжкой. Она взяла меня за руку, грустно ответила: теперь уж случилось, назад не вернешь. Она права. Ну, пусть, хотя бы, это на моей совести будет – не на ее.
Вечером Миша восхищался моей игрой. Пьетро не пришел. Лег я рано, но долго не мог заснуть, несмотря на страшную усталость.
18 ноября 1910 года (среда)
Были у наших. Здесь все, кроме моей бель-мэр, увлечены плетением кружев. Какая-то мания. И Анна готова заразиться. Часа три сидела возле мамы с Беннитой, глядя неотрывно. Даже Миша заинтересовался. Говорит, что часто свое писательство с плетеньем сравнивал: слово за слово, фразу на фразу нанизываешь, переплетаешь, всё хочешь выткать легкий, изящный, как кружево, узор. И потому настоящее плетенье его завораживает. Пока они занимались, я соскучился, задремал. Оказался снова на морском песочке, огляделся: вон бежит ко мне мой дружок. Что-то зажал в кулачке, протягивает мне, кричит: «Большую мышь не поймал, убежала. Только маленькую. Вот!» Смотрю, действительно: маленький белый мышонок у него в ручке.
– Зачем он? – спрашиваю.
Вгляделся, а лицо-то снова другое у мальчика. Теперь он похож на Таню в детстве. Или ... на меня?
– А я хотел тебе большую мышь принести. Большая – добрая. Ее не надо бояться, она нас любит. Я за ней побежал, а поймал только маленького.
И тут он горько заплакал.
– Что ты! О чем?
– Я не хочу маленького! Не люблю его!
– Так выпусти, брось!
– А если брошу, он убежит и никого не будет.
Он ладошку распустил, и мышонок убежал. Мальчик зарыдал в голос и пошел от меня.
Весь оставшийся день и вечер проходил сам не свой. Миша и Анна спрашивали – сказал, голова болит. А Миша заметил: «Не надо было днем спать».
Да. Дневной сон повредил мне. Ночью никак не мог уснуть. Прошел к Мише – спит. Будить не стал, вернулся. Сидел на постели, глядя на Анну. Маленькая мышка и слезы. Что это значит? Неужели беда грозит моей девочке? Молился, чуть не плача. Господи! Сохрани ее! Вспомнил, как мама говорила Тане еще там, на даче: «Она такая худенькая. Не знаю, как разродится». Так себя растравил, что не в силах был оставаться на месте, вышел в гостиную, ходил по ней из угла в угол. Потом снова лег. От дурных мыслей так ворочался, прямо метался, что проснулась Анна. Приласкала, успокоила кое-как.
19 ноября 1910 года (четверг)
От отца телеграмма – задерживается. Вот оно. Начинается. Большая мышь ускользнула. Очень боюсь несчастья с маленькой.
Пьетро приходил. Уверяет, что колдовство начинает действовать. Подробностей не рассказывает. Обещал в благодарность устроить нам прогулку по морю на острова. У него знакомый капитан яхты.
Ходили к нашим опять. Там снова кружевные упражнения. Выспросил у сестры Пьетро, где живет его возлюбленная. Вечером бегал туда, посмотреть, жива ли она, здорова ли. Всё, слава богу, хлопочет по хозяйству. А Пьетро парень неплохой. Может, и впрямь сладятся?