Андрей опустил голову, вздохнул, проморгался от пятен на сетчатке. Он предполагал, что так и будет, но… попытаться стоило, правда? Задумчиво обвел взглядом двор. Замызганное убожество, если в двух словах. А он помнил, помнил ощущение, которое настигло его вчера на этом самом месте, на заплеванном асфальтовом пятачке перед подъездом. То было словно полет… Он чувствовал радость и смысл бытия. Не знал, не верил — а именно чувствовал, всем существом своим… то есть Джера.
— Счастливчик Джер! — иронически сказал Андрей.
Но ирония не получилась. Было грустно.
И зябко. Вчера было гораздо теплее… было или казалось? Но возвращаться за свитером не было проку. Сунув руки в карманы куртки и ссутулившись, Андрей побрел куда глаза глядят. Лишь затормозив перед турникетом метро, он понял, что повторяет вчерашний маршрут Джера.
Почему бы и нет? Был в этом некий мазохизм, конечно, но было и правильное чувство. Светлая горечь истины.
Вот только лоточницу лучше бы обойти стороной…
И набережное шоссе Андрей не рискнул пересекать поверху.
Ну что поделать, если он не Джер? Обычный гражданин, который переходит улицу в положенном месте. Не дитя-художник, а взрослый человек, дизайнер в солидной фирме… Хотя нет, уже не в фирме и не дизайнер вовсе, а неизвестно кто. «Джернутый» — вдруг вспомнил Андрей услышанное краем уха в участке. Вот кто он. Не Джер, но джернутый. Подделка.
Ему стало худо. Пробрал озноб — да так, что затряслись руки. Пытаясь справиться с собой, он так сосредоточился на своих ощущениях, что не заметил девушку издалека. Он увидел ее только вблизи, едва не споткнувшись о пестрый рюкзак.
— Хай! — сказала девушка. — Салют! Красиво вот, ты видеть?
Она стояла с фотоаппаратом перед опорой моста, которую вчера разрисовали Андрей с Джером. Или Джер с Андреем… Неважно. Или важно?
— Это Джер, — сказал Андрей.
Девушка рассмеялась. Звонко, весело и по-доброму.
— Я видеть, — сказала она. — Джер — мой хобби. Увлечение. Я хочу скоро стать Джер, но пока еще нет. А ты?
— Это я рисовал, — хрипло сказал Андрей. — Познакомимся?
— Красиво, — повторила девушка. — Меня звать Сью. Сьюзанна. Мама английка, папа поляк. Учу рисование.
— Андрей, — сказал Андрей.
Ему перестало быть холодно и взамен стало жарко. Жар исходил от Сью — всепобеждающий, первичный, как от вулкана. Странно, что с виду она оставалась девушкой из плоти и крови, хрупкой и невысокой, с неопределенно-светлыми волосами и такой нежной кожей, что акварельно синели жилки на висках…
Андрей поймал себя на том, что стоит молча и разглядывает Сью в упор. Разве только челюсть не отвесил.
— Извини, — сказал он. — Засмотрелся. Ты… Извини. Пойдем куда-нибудь?
— Куда-нибудь, — повторила Сью и засмеялась. — Пойдем.
Они бродили по парку — кругами, не глядя по сторонам, — и говорили. Говорили обо всем, перебивали друг друга в нетерпении, смеялись над собой — и говорили еще и еще. Так, как будто ждали встречи всю жизнь, а теперь торопились эту самую жизнь рассказать за полчаса. Словно самым важным сейчас было — поведать себя другому целиком, без остатка, без малейшего зазора в понимании.
Через полчаса Сью сказала:
— Ветер. Я замерзлый. Пойдем к тебе гостить?
— У меня там ремонт, — с досадой признался Андрей. — Дверь пришлось менять. Я ж тебе не досказал про вчера…
— Тогда ко мне, — решила Сью.
В подвернувшемся на пути магазинчике взяли печенье, мандарины и бутылку кагора. У Андрея горели щеки и останавливалось дыхание, когда они со Сью соприкасались локтями. «Почти как джер», — подумал он и мучительно устыдился этого «почти».
Двухкомнатная съемная квартирка Сью была крошечной. Меньше его однушки. Сью повелительным жестом указала Андрею на кресло, и он, не желая ослушаться, ввинтился в прокрустову мебель, был награжден улыбкой, получил в руки альбом с фотографиями и обещание скорого чая.
Сью исчезла в направлении ванной, Андрей механически открыл альбом.
Он думал, там какая-нибудь семейная дребедень. Ну или туристическая обязаловка — «это я на Красной площади», «а это мы с Эйфелевой башней, я справа»…
Там был Джер.
Были фото картин, сделанных красками по холсту, углем по картону, карандашом по обычной бумаге. Очень много было снимков граффити: мелки, аэрозоль, проступающая фактура стен… Эту манеру он узнал бы и без подписи. Но, не давая ему шанса на сомнение, на каждом рисунке красовалась подпись — одним замысловатым движением начертанное «GeR» и нарочито небрежный мазок в жестко выверенной точке над буквами. И еще один мотив повторялся так часто, что становился почти навязчивым, — бабочка. Всегда яркая. Желтая, красная, оранжевая, лимонная. Такая, как они с Джером рисовали вчера.
Андрею стало неуютно. Ему захотелось то ли рассмотреть каждую картину, ревниво впиваясь взглядом в подробности, то ли шваркнуть альбом об стенку, чтобы разлетелся переплет и посыпались страницы. Он пересилил себя, аккуратно закрыл альбом. «Ger I» — значилось на обложке.
Вошла Сью, в халатике, с подносом.
— Я иметь только две чашки, — озабоченно сказала она, пристраивая поднос на столик. — Что пить вперед, чай или вино?
— Вино, — торопливо сказал Андрей. — Или чай, не важно. Скажи — почему первый?
— Первый? — Сью забавно подняла брови. — Не понимаю.
— Джер, — уточнил Андрей и для наглядности потряс альбомом. — Почему Джер-первый?
— Все другие есть. — Сью кивнула на стеллаж в углу. Там громоздились неровной стопкой такие же альбомы, лежали какие-то бумаги, фотографии большего формата.
— Другие? — переспросил Андрей.
Сью нахмурилась. Они явно не понимали друг друга. Волшебная связующая нить между ними натянулась, грозя порваться.
— Ладно, ладно, я сам. — Андрей выкорчевался из кресла, в полшага добрался до стеллажа.
«Ger II», «Ger III»… всего подписанных и нумерованных альбомов было пять. Остальные никак не обозначались.
— Почему пять? — раздраженно спросил Андрей. Он сознавал, что этот вопрос не умнее предыдущего, но как-то перестал понимать, что же надо спросить. Словно не Сью, а он был иностранцем, плохо владеющим языком.
— Почему Джеров пять? — сделал Андрей новую попытку.
Как ни странно, Сью наконец поняла его. Рябь морщинок на ее лбу разгладилась.
— Всего пять, больше Джер нет, — сказала она. — Потом умирать… Или умереть? Не знаю. Как лучше сказать?
— Скажи как есть, — пробормотал Андрей. — И вообще…
До него вдруг дошло, как спросить обо всем сразу.
— Расскажи мне про Джера, — предложил он. — А я пока вином займусь. Штопор есть? Вот и ладненько…
«Джер» — так он подписывался, это было сокращение то ли от «Джеральд», то ли от «Джерард», Сью не знала точно. Родился он где-то в Европе — возможно, в Бельгии. Бродяжил от Амстердама до Марселя, а вот покидал ли пределы Старого Света — выяснить не удалось.
Если Джер и был известен при жизни, то лишь внутри замкнутого, как любая тусовка, коммьюнити графферов — или, как тогда еще говорили, райтеров. И то не факт — потому что в командах он не работал, в скандальных акциях вроде разрисовывания Кремлевской стены в Москве или тэггерства на боках пилотируемого аппарата «Орион», не участвовал. Он просто рисовал граффити.
Большую часть того, что он сотворил на грунтованных смогом бетонных стенах городов Евросоюза, затерли и закрасили муниципальные власти. Кой-какие оставшиеся после Джера рисунки и скетчи разобрали знакомые — и что-то, возможно, до сих пор валяется на чердаках и в запасниках.
В общем, Джер разделил судьбу многих художников — умереть в безвестности и стать знаменитыми после смерти. Но в отличие от гениев и талантов прошлых веков Джеру не хватило обычной жизни и простой смерти, чтобы обрести популярность.
Кто и когда сделал пять психомасок Джера — неизвестно.
Уверенно датируется только одна из них — пятая, последняя. Потому что после нее Джер покончил с собой.
Джер был уже давно мертв, оплакан друзьями — или не оплакан, кто знает? — и прочно забыт, когда пять слепков его личности поступили на полулегальный рынок психоматриц.