Его вывели из лесочка, усадили в «опель», не боясь запачкать могильной землей светлую обивку кресел. Машина шла мягко, за окнами мелькал городской пейзаж. Тот из двоих, который сел с Андреем на заднее сиденье, не сводил с него напряженного взгляда. Под этим взглядом Андрей и задремал. Кажется, любые страхи отлетели от него навсегда. Чего бояться воскресшему покойнику? Теперь он свой по обе стороны. Он задремал бы и на электрическом стуле.
Впрочем, когда его вынули из машины, просунули сквозь вертушку двери и затолкали в лифт, Андрей проснулся.
С бархатистым гудением лифт взмыл на какой-то надцатый этаж. Андрея повлекли по длинному коридору под локотки. Ковровая дорожка пружинила под ногами, как в дорогом отеле, но впечатление портили светильники на стенах — квадратные плафоны, исходящие синим, абсолютно неестественным светом. Вдобавок не все из них горели. Каждый третий был темным. Нет, каждый четвертый. Или нет, зависимость была не такой простой…
Показавшийся поначалу неярким свет резал глаза. Каким-то уголком сознания Андрей отметил, что конвоиры его — в темных очках; вернее даже, в масках из защитного пластика, закрывающих верхнюю половину лица. Он попытался зажмуриться — и не смог. Слезы текли ручьями. Стали ватными ноги, в ушах то гудело, то звонко щелкало, как при смене давления. Андрей обвис на руках сопровождающих, из последних сил перебирая ногами. Коридор почти закончился, в конце его была металлическая дверь, она приближалась рывками. Почему-то Андрей захотел войти в нее и захотел войти на своих ногах. Кажется, это ему удалось.
Дальше он помнил вразброс. Было огромное кресло, в котором его устроили полусидя-полулежа. Была огромная, в полпотолка, люстра, похожая на летающую тарелку, она мигала посадочными огнями и выпускала яркие неземные лучи, а он будто бы поднимался к ней вместе с креслом, вращаясь при этом.
Было женское лицо, искаженное чувствами до неузнаваемости, но Андрей почему-то сразу узнал инспекторшу из социальной службы — ту самую стерву, несгораемый шкаф с кровавым маникюром. Зато гримасу на ее лице он распознать не смог. Ненависть то была? Или восторг? Или еще что-нибудь?
Было внезапное головокружение и потеря себя. А потом словно кто-то бросал с разных сторон золотистый и бронзовый серпантин, а Андрей пребывал посредине, недвижный и невесомый, и ленты серпантина проходили сквозь него, разворачиваясь с легким шелестом, и это было щекотно и даже приятно, но он откуда-то знал, что в любую секунду может опять умереть, и пытался от лент увернуться, и не мог шевелиться, и металлический карнавал длился вечно…
Потом он лежал во тьме и слушал голоса. Голоса плавали, отдаляясь и приближаясь.
— Под суд! — орал издалека хриплый мужской голос. — Как вам пришло!.. Служебное преступление!
— У меня сын! — истерически верещал женский голос вблизи Андрея. — Я мать! Вы не можете!
— Вместе с сыном! — хрипел, приближаясь, мужчина. — И вы! Вы тоже! Как вы могли?
— Госпожа квартальный инспектор, — шептал другой мужчина и отступал, голос его удалялся. — Я… Меня… Вышестоящая… Я думал, санкционировано… Приказ… Предписание…
— В два счета! — орал первый, надсаживаясь. — Ясно? Злоупотре… — он задохнулся. — …блять!
— Сын! — взвизгнула женщина и шарахнулась прочь. — Четырнадцать лет! Третий джер! Войдите в положение…
Она зарыдала.
И тут возник еще один голос — спокойный, вроде бы даже скучающий баритон.
— Ну полно вам, товарищ полицейский, — сказал он с начальственной ленцой. — Лишите преступницу занимаемой должности, но орать-то зачем? Главное, вы обратите внимание, запись прошла успешно.
— Где? — недоверчиво пробурчал полицейский чин совсем близко от Андрея.
— Да вот же, вот, — протянул баритон. — Видите индикаторы? Желтый и желтый. Кстати, и донор в порядке, невзирая на варварство примененной методики. О, взгляните! Да он в сознании, он нас слышит..
— Что-о?! — страшным шепотом взревел полицейский.
И голосов не стало.
— Распишитесь вот здесь, — сказал полковник полиции.
У него оказалось багровое лицо, мясистые щеки и волевой подбородок. Вероятно, в комплекте полагался еще суровый взгляд, но взгляд полицейский прятал. Его разъедали противоречия. Буква закона велела отнести Андрея к потерпевшим, а чутье — к нарушителям.
Андрей честно попробовал расписаться, но заклеенные пластырем пальцы не гнулись и к тому же тряслись, как у запойного пьяницы. Полковник пожал плечами.
— Думаю, вы понимаете, — сказал он, — что снятый с вас шестой джер поступает в собственность государства. Попытки доказать ваше право на данную психоматрицу ни к чему хорошему не приведут.
— Вы уверены? — спросил Андрей. — То есть я не о доказательствах и правах, я… Вы знаете, к чему это все приведет? Знаете?
— Нет, — хмуро сказал полковник. — Но вы живы. Вы прошли через джер — и живы. Это может помочь нам решить социальную проблему огромного масштаба.
— Творчество не может быть социальной проблемой, — возразил Андрей. — Оно лишь высвечивает проблему. Ничего, не переживайте. Человечество научилось жить в городах — научится и в мегаполисах.
— Вы не понимаете, — сильнее нахмурился полицейский.
Андрей безмятежно улыбнулся:
— Это вы не понимаете.
Полковник сплюнул.
— Компенсация за отказ от прав поступит на вашу карточку, как только юристы определят ее размер, — сказал он, глядя в сторону. Видно было, как ему противно. — Позвольте мне как представителю государственных органов извиниться за насильственное снятие психоматрицы. Виновная в должностном преступлении сотрудница социальной службы понесла наказание. Поскольку вы согласились считать, что снятие матрицы было добровольным, позвольте выразить вам благодарность за добровольное участие в процедуре… Чему вы улыбаетесь?!
— Вы все равно не поймете, — вздохнул Андрей. — Разве что… Если решитесь на джер.
— Еще не хватало! — резко сказал полицейский. — Мне это всё вот где!..
Он рубанул воздух решительным жестом.
— А если джер сделают безопасным? — усмехнулся Андрей. — Вы никогда не хотели увидеть мир, как его видит художник? Кстати, вы что — полагаете пятый джер заменить шестым? Ведь, знаете, если умереть в пятом, шестой уже не поможет.
— Будут эксперименты, — отрезал полковник. — Так, что еще… В интересах науки за вами некоторое время будут наблюдать… Ну, в общих чертах всё. Вопросы есть? Хорошо. Куда вас отвезти?
Андрей назвал адрес.
Ступенька за ступенькой взбираясь на высокое крыльцо, он пестовал внутри себя веселую злость.
«Не думали, сударь, что я вернусь? Удивлены?»
Сумрак подъезда был странно приятен глазам.
«Вы полагали наш спор законченным. Никто никого не убедил. Но я принес новые аргументы».
Знакомо звякнул колокольчик над дверью.
«Вы служите мертвому Джеру! И мертвечиной пропахла ваша коллекция. А я живой!»
Зашаркали шаги хранителя.
«Живой! Я прошел через джер, я был им, но стал — собой. И я заставлю вас понять…»
— Я ждал вас. — Хранитель Джера отступил на шаг, склонил голову. — Я очень, очень долго вас ждал. Пойдемте.
Он развернулся, захромал по коридору.
Андрей опешил. Затоптался у порога — и молча двинулся за ним. Хранитель свернул вправо, здесь Андрей прежде не был. Нарочитая злость улеглась. Спорить, кажется, было не о чем. И зачем он пришел сюда? Разве что в память о Сью, которая растворилась в джере…
Хозяин галереи распахнул дверь.
— Вот, — тихо сказал он. — Входите.
Дверь вела на веранду — просторную, светлую. Там стоял стол, на обширной столешнице громоздились стопки бумаги, лежали карандаши, мелки, краски. Выстроились неровной шеренгой баллончики на книжной полке.
Андрей вдохнул поглубже и перешагнул порог.
— Две ложечки сахара в чай? — сказал хранитель ему в спину.
Голос его звучал так, словно он улыбается. Но когда Андрей обернулся, хозяин был серьезен.
— Да, — сказал Андрей. — Пожалуйста.