— Мы ведь уже обсудили этот вопрос, дорогая, — сказал Хоскинс, — и я думаю, что не стоит возобновлять наш спор. Спусти Джерри на пол.
Миссис Хоскинс повиновалась. Мальчик прижался к ней спиной и уставился на находившегося в соседней комнате ребенка, в свою очередь не спускавшего с него глаз.
— Тимми, иди-ка сюда, — сказала мисс Феллоуз, — иди, не бойся.
Тимми медленно вошел в комнату. Хоскинс наклонился, чтобы отцепить пальцы Джерри от материнской юбки.
— Отойди немного назад, дорогая, дай детям возможность познакомиться.
Мальчики очутились лицом к лицу. Несмотря на то что Джерри был младше, он был выше Тимми на целый дюйм, и на фоне его стройной фигурки и красиво посаженной пропорциональной головы гротескность облика Тимми вдруг бросилась в глаза, почти как в первые дни.
У мисс Феллоуз задрожали губы.
Первым заговорил маленький неандерталец.
— Как тебя зовут? — дискантом спросил он, быстро приблизив к Джерри свое лицо, как бы желая получше рассмотреть его.
Вздрогнув от неожиданности, Джерри вместо ответа дал Тимми сильного тумака, Тимми, отлетев назад и не удержавшись на ногах, упал на пол. Оба громко заревели, и миссис Хоскинс поспешила схватить Джерри на руки, в то время как мисс Феллоуз, покраснев от сдерживаемого гнева, подняла Тимми, стараясь успокоить его.
— Они инстинктивно невзлюбили друг друга, — заявила миссис Хоскинс.
— Они инстинктивно относятся друг к другу точно так же, как любые другие дети, будь они на их месте, — устало сказал Хоскинс. — А теперь спусти Джерри с рук и дай ему привыкнуть к обстановке. По правде говоря, нам лучше сейчас уйти. Мисс Феллоуз может через некоторое время привести Джерри ко мне в кабинет, и я позабочусь, чтобы его доставили домой.
В последовавший за этим час дети ни на минуту не упускали друг друга из виду. Джерри плакал и звал мать, боясь отойти от мисс Феллоуз, и только спустя некоторое время позволил наконец себя утешить леденцом. Тимми тоже получил леденец, и через час мисс Феллоуз удалось добиться того, что оба они сели играть в кубики, правда, в разных концах комнаты.
Когда мисс Феллоуз в этот день повела Джерри к отцу, она до такой степени была исполнена благодарности Хоскинсу, что с трудом сдерживала слезы.
Мисс Феллоуз искала слова, чтобы выразить свои чувства, но подчеркнутая сдержанность Хоскинса помешала ей высказаться. Может быть, он до сих пор не простил ей того, что она заставила прочувствовать жестокость его отношения к Тимми. А может быть, он в конце концов привел собственного сына, чтобы доказать ей, как хорошо он относится к Тимми, и одновременно дать понять, что он вовсе не его отец. Да, именно это он и имел в виду!
Так что она ограничилась лишь несколькими словами.
— Спасибо, большое спасибо, доктор Хоскинс.
На что ему оставалось лишь ответить:
— Не за что, мисс Феллоуз. Все идет как нужно.
Постепенно это вошло в обычай. Два раза в неделю Джерри приводили на час поиграть с Тимми, потом этот срок был продлен до двух часов. Дети познакомились, постепенно изучили привычки друг друга и стали играть вместе.
И теперь, когда схлынула первая волна благодарности, мисс Феллоуз обнаружила, что Джерри ей явно не нравится. Физически он был значительно крупнее Тимми, да и вообще превосходил его во всех отношениях: он властвовал над Тимми, отводя ему во всем второстепенную роль. С создавшимся положением ее примиряло только то, что, несмотря на все трудности, Тимми все более нетерпеливо ждал очередного прихода своего товарища по играм.
— Это все, что у него есть в жизни, — с грустью говорила она себе.
И однажды, наблюдая за ними, она вдруг подумала: «Эти двое мальчиков — оба дети Хоскинса, один от жены, другой — от Стасиса. В то время как она сама…»
— О Господи, — сжав кулаками виски, со стыдом подумала она, — ведь я ревную!
— Мисс Феллоуз, — спросил однажды Тимми (она никогда не разрешала ему иначе называть себя), — когда я пойду в школу?
Она взглянула в его карие глаза, умоляюще смотревшие на нее в ожидании ответа, и мягко провела рукой по его густым волосам. Это была самая неаккуратная часть его наружности: Она стригла его сама, и мальчик, не переставая, вертелся под Ножницами и мешал ей. Она никогда не просила прислать для этой цели парикмахера, ибо эта ее неумелая стрижка удачно помогала маскировать низкий покатый лоб ребенка и чрезмерно выпуклый затылок.
— Откуда ты узнал о школе? — спросила она.
— Джерри ходит в школу. В детский сад, — старательно выговаривая слоги, ответил он. — Джерри бывает во многих местах там, на воле. Когда же я выйду отсюда на волю, мисс Феллоуз?
У мисс Феллоуз мучительно сжалось сердце. Она, конечно, понимала: ничто не сможет помешать тому, что Тимми неизбежно будет узнавать все больше и больше о внешнем мире, о том мире, в который ему никогда не суждено вступить.
Постаравшись придать своему голосу побольше бодрости, она спросила:
— А что бы ты стал делать в детском саду, Тимми?
— Джерри говорит, что они играют там в разные игры, что им показывают ленты с движущимися картинками. Он говорит, что там много-много детей. Он рассказывает… — Тимми на мгновение задумался, потом торжествующе развел в стороны обе руки с растопыренными пальцами и только тогда кончил фразу: — Вот как много он рассказывает!
— Тебе хотелось бы посмотреть движущиеся картинки? — спросила мисс Феллоуз. — Я принесу тебе эти ленты и ленты с записью музыки.
Так удалось на какое-то время успокоить его.
В отсутствие Джерри он жадно рассматривал движущиеся картинки, а мисс Феллоуз часами читала ему вслух книжки.
В самом простом рассказике содержалось столько для него непонятного, ему приходилось объяснять сущность самых обычных вещей, находившихся за пределами трех комнат Стасиса. Теперь, когда в его мысли вторгся внешний мир, он все чаще стал видеть сны.
Ему снилось всегда одно и то же — тот неведомый мир, что находился за пределами его домика. Он неумело пытался рассказать мисс Феллоуз содержание своих сновидений, в которых он всегда переносился в огромное пустое пространство, где, кроме него, были еще дети и какие-то странные, непонятные предметы, созданные его воображением на основе далеко не до конца понятых им книжных образов. Иногда ему снились картины из его полузабытого далекого прошлого, когда он жил еще среди неандертальцев.
Снившиеся ему дети и неведомые предметы не замечали его, хотя он чувствовал, что находится с ними за пределами Стасиса, он в то же время понимал, что не принадлежит внешнему миру, и оставался всегда в страшном одиночестве, как будто и не покидал своей комнаты. Он всегда просыпался в слезах.
Пытаясь успокоить Тимми, мисс Феллоуз старалась обратить его рассказы в шутку, смеялась над ними, но сколько ночей она сама проплакала в своей квартире.
Однажды, когда мисс Феллоуз читала вслух, Тимми протянул руку к ее подбородку и, осторожно приподняв ее лицо от книги, заставил ее взглянуть себе в глаза.
— Мисс Феллоуз, откуда вы узнаете, что нужно говорить? — спросил он.
— Ты видишь эти значки? Они-то и говорят мне о том, что я потом уже рассказываю тебе. Из этих значков составляются слова.
Взяв из ее рук книгу, Тимми долго с любопытством рассматривал буквы.
— Некоторые из значков совсем одинаковые, — произнес он наконец.
Она рассмеялась от радости, которую ей доставила его сообразительность.
— Правильно. Хочешь, я покажу тебе, как писать эти значки?
— Хорошо, покажите. Это будет интересная игра.
Ей даже в голову не пришло, что он может научиться читать. До того самого момента, когда он прочел ей вслух книжку, она отказывалась верить в это. Через несколько недель она внезапно осознала всю огромную важность этого события и была ошеломлена. Сидя у нее на коленях, Тимми читал ей вслух детскую книжку, не пропуская ни одного слова. Он читал!
Потрясенная, она поднялась со стула и сказала: