Когда святые маршируют
Marching In
© 1976 by Isaac Asimov
Когда святые маршируют
© Издательство «Полярис», перевод. 1997
Раньше научную фантастику писали для научно-фантастических журналов. Джон Кэмпбелл как-то даже в шутку определил этот не поддающийся определению жанр следующим образом: «Научная фантастика есть то, что покупают издатели научной фантастики».
Но в наше время ее покупают все кому не лень, и я уже не удивляюсь предложениям, исходящим из самых неожиданных источников. Так, летом 1975 года журнал «Хай Фиделити» предложил мне написать научно-фантастический рассказ примерно в 2500 слов, действие которого происходило бы через двадцать пять лет и имело бы отношение к звукозаписи.
Меня заинтриговала узость предлагаемых рамок, весьма похожая на вызов. Я, естественно, объяснил редактору, что ничего не смыслю в музыке и звукозаписи, но он нетерпеливо отмахнулся, заявив, что это несущественно. Я начал писать рассказ восемнадцатого сентября 1975 года. Редактор предложил несколько поправок, ликвидирующих мою музыкальную безграмотность, и рассказ появился в апрельском выпуске журнала за 1976 год.
Джером Бишоп, композитор и тромбонист, никогда раньше не бывал в психиатрической больнице. Он вполне готов был допустить, что может когда-нибудь попасть туда в качестве пациента (а кто не может?), но ему и в голову не приходило, что его пригласят как консультанта по вопросу о психическом расстройстве. Как консультанта!
Он сидел там в году 2001-м, когда мир был в ужасающем состоянии, хотя и (как утверждали) начинал понемногу оправляться, а потом встал, приветствуя вошедшую женщину средних лет. Волосы ее были тронуты сединой, и Бишоп с благодарностью подумал о собственной пышной и совершенно черной шевелюре.
— Вы мистер Бишоп? — спросила женщина.
— По крайней мере был с утра. Она протянула руку:
— Я доктор Крей.
Он пожал ей руку и пошел следом, стараясь не поддаваться унынию, навеваемому казенными бежевыми халатами, в которые были облачены все, кто встречался им на пути.
Доктор Крей поднесла к губам палец и указала композитору на кресло. Нажав на кнопку, она выключила свет. В темной комнате ярко осветилось окно, выходящее в соседнее помещение. Бишоп увидел в окошке женщину в кресле вроде зубоврачебного с откинутой назад спинкой. Уйма гибких проводов отходила от ее головы, а за ней от одной оконной рамы до другой тянулся узкий луч света, и чуть более широкая полоска бумаги ползла, раскручиваясь, вверх.
Свет в комнате зажегся снова; вид за окошком померк.
— Знаете, чем мы там занимаемся? — спросила доктор Крей.
— Записываете энцефалограмму. Это всего лишь догадка, конечно.
— Правильная догадка. Записываем. И это лазерная запись. Вы знаете, как работает лазер?
— Мою музыку тоже записывает лазер, — сказал Бишоп, закинув ногу на ногу, — но это не означает, будто я знаю, как он работает. Такие вещи знают инженеры… Послушайте, док, если вы думаете, что я инженер, то вы ошибаетесь.
— Я вовсе так не думаю, — нетерпеливо прервала его доктор Крей. — Мы пригласили вас по другой причине. Позвольте мне объяснить. Понимаете, лазерный луч поддается очень точной настройке; мы можем изменять его гораздо быстрее и точнее, чем электрический ток или даже электронный луч. Это значит, что сверхсложные биоволны могут быть записаны значительно более подробно, нежели раньше. Микроскопически тонкий лазерный луч записывает волны, а потом мы изучаем их под микроскопом в таких подробностях, какие не увидишь невооруженным глазом и не запишешь никаким из прежних способов.
— Если вы хотели проконсультироваться со мной по этому поводу, тогда я могу сказать, что при записи музыки все эти подробности ничего не дают. Вы просто не в состоянии их услышать. Лазерную запись можно делать сколь угодно изощренной, но после определенного предела это лишь увеличивает затраты, не влияя на качество. Некоторые даже говорят, что появляется какой-то шум, заглушающий музыку. Сам я его не слышу, но могу вас уверить: если вам нужна высококачественная запись, лазерный луч не стоит сужать до бесконечности. Возможно, с энцефалограммами дело обстоит иначе, но я сказал вам все, что знаю, а потому позвольте откланяться. В счет включите только расходы на дорогу.
Он приподнялся, но доктор Крей энергично помотала головой:
— Сядьте, пожалуйста, мистер Бишоп. С записью энцефалограмм дело и правда обстоит иначе. Чем запись детальнее, тем лучше. Раньше нам удавалось записать лишь невнятные сигналы десяти миллиардов клеток головного мозга, и эти сигналы сливались в общий фон, заглушавший все оттенки, кроме самых выраженных тонов.
— Как будто десять миллионов пианистов играли каждый свою мелодию где-то вдали?
— Вот именно.
— И вы улавливали только шум?
— Не совсем. Кое-какую информацию мы получали — об эпилепсии, например. Но с лазерной техникой мы начали различать тончайшие оттенки; мы слышим отдельные мелодии, которые играют те самые пианисты; мы можем даже определить, какой из роялей расстроен.
Бишоп вздернул брови:
— Значит, вы можете сказать, в чем причина психического расстройства пациента?
— В каком-то смысле можем. Взгляните-ка сюда. — В другом углу комнаты осветился экран, и по нему побежала тонкая извилистая линия. — Видите, мистер Бишоп?
Доктор Крей нажала на кнопку индикатора, который держала в руках, и одна точка на линии покраснела. Линия двигалась от одного края экрана к другому, и периодически на ней вспыхивали красные точки.
— Это микроснимок, — сказала доктор Крей. — Красные вспышки невозможно увидеть невооруженным глазом и невозможно записать менее точной по сравнению с лазером аппаратурой. Они появляются только в тех случаях, когда у пациента начинается депрессия. Чем сильнее депрессия, тем ярче и заметнее красные точки.
Бишоп обдумал услышанное. А потом сказал:
— И вы можете как-то с ними бороться? Или просто констатируете таким образом наличие у пациента депрессии? Но ведь для этого достаточно просто выслушать больного.
— Все правильно, и тем не менее подробная запись помогает. Мы, например, можем преобразовывать биоволны мозга в слабо мерцающие световые волны и даже в эквивалентные звуковые волны. Мы пользуемся той же лазерной системой, что и вы при записи музыки, и получаем в результате некий смутный музыкальный фон, соответствующий мерцанию света. Я бы хотела, чтобы вы послушали его в наушниках.
— Музыку той самой пациентки, чьи биоволны отражаются этой линией?
— Да, и поскольку усиление звука невозможно без искажения деталей, я прошу вас надеть наушники.
— Я должен одновременно смотреть на мерцающий свет?
— Не обязательно. Вы можете закрыть глаза. Того мерцания, что проникнет сквозь веки, будет вполне достаточно для восприятия.
Бишоп закрыл глаза. Сквозь шум послышался еле уловимый грустный и сложный ритм — ритм, вобравший в себя все печали усталого старого мира. Бишоп слушал, смутно ощущая мигание света, бьющее по глазным яблокам в том же ритме.
И тут он почувствовал, что кто-то настойчиво дергает его за рукав:
— Мистер Бишоп… Мистер Бишоп… Он глубоко вздохнул.
— Спасибо, — сказал он с легкой дрожью. — Меня это раздражало, но я не мог оторваться.
— Вы слушали энцефалограмму депрессии и поддались ее воздействию. Ваши собственные биоволны подстраивались под ритм. Вы чувствовали себя подавленным, верно?
— Всю дорогу.
— Когда нам удается определить часть энцефалограммы, характерную для депрессивного состояния или любого другого психического расстройства, мы ее изымаем, а затем прокручиваем больному всю остальную запись, и его биоволны приходят в норму.
— Надолго?
— Увы, нет. После сеанса может пройти несколько дней. Максимум неделя. Потом приходится повторять все сначала.