— Это лучше, чем ничего.
— И все-таки этого недостаточно. Люди рождаются с теми или иными генами, которые определяют ту или иную потенциальную психическую структуру. Люди подвергаются определенным воздействиям окружающей среды. Такие вещи нелегко нейтрализовать, и мы в своей больнице пытаемся найти более эффективные и длительные схемы нейтрализации… Не исключено, что вы сможете нам помочь. Поэтому мы вас и пригласили.
— Но я в этом ничего не понимаю, док. Я даже не знал, что энцефалограммы записывают лазером. — Бишоп развел руками. — Боюсь, я не в силах помочь вам.
Доктор Крей нетерпеливо сунула руки в карманы халата и сказала:
— Вы говорили, что лазер записывает больше деталей, нежели ухо способно воспринять.
— Да, и могу это повторить.
— Я вам верю. Мой коллега прочел ваше интервью в "декабрьском номере «Хай Фиделити» за 2000 год, в котором вы как раз об этом говорили. Потому-то мы и обратили на вас внимание. Ухо не воспринимает деталей лазерной записи, но глаз воспринимает. Энцефалограмму изменяет и приводит в норму именно мерцающий свет, а не звуковые ритмы. Звук сам по себе ничего изменить не в силах. Однако он может усилить эффект воздействия света.
— Тогда вам просто не на что жаловаться.
— К сожалению, есть на что. Мы не можем добиться стабильного усиления, поскольку тончайшие, бесконечно сложные вариации звука, записанные с помощью лазера, не воспринимаются на слух. Вариаций слишком много, и те из них, что способны усилить воздействие света, тонут в общем фоне.
— А что заставляет вас предполагать, что такие усиливающие вариации вообще существуют?
— Иногда, в основном случайно, нам удается достичь долговременного лечебного эффекта, но мы не понимаем каким образом. Нам нужен музыкант. Если вы прослушаете записи, сделанные до и после сеанса терапии, возможно, вам интуитивно удастся определить музыкальный ритм, соответствующий нормальной энцефалограмме. Мы записали бы его, и он мог бы усилить воздействие света и повысить эффективность лечения.
— Эй! — обеспокоенно воскликнул Бишоп. — Это слишком большая ответственность. Когда я пишу музыку, я просто ласкаю слух и заставляю сокращаться мускулы. Я не пытаюсь лечить больные мозги.
— Все, о чем мы вас просим, — это ласкать слух и заставлять сокращаться мускулы, но только в такт с музыкой нормальной энцефалограммы… Поверьте, вам не стоит бояться ответственности, мистер Бишоп. Крайне маловероятно, чтобы ваша музыка могла пойти во вред зато она может принести большую пользу. Гонорар вы получите в любом случае, даже если ничего не выйдет.
— Что ж, — сказал Бишоп, — я попробую, хотя обещать ничего не могу.
Через два дня он вернулся. Доктор Крей, которую вытащили с совещания, посмотрела на него усталыми припухшими глазами:
— Как успехи?
— Есть кое-что. Думаю, должно получиться.
— Откуда вы знаете?
— Я не знаю. Просто чувствую… Я прослушал лазерные записи, которые вы мне дали: музыку энцефалограммы пациента в состоянии депрессии и в норме, то есть после сеанса. Вы были правы. Без мерцающего света ни та, ни другая запись на меня не подействовала. И тем не менее я вычленил вторую запись из первой, чтобы определить, в чем различие.
— У вас есть компьютер? — удивилась доктор Крей.
— Нет, компьютер тут бы не помог. Он выдал бы слишком избыточную информацию. Вы берете сложную лазерную запись, вычитаете из нее другую сложную запись и в результате получаете опять-таки довольно сложную запись. Нет, я вычленил ее мысленно, чтобы посмотреть, какой ритм останется. Этот ритм и будет ритмом депрессии, а стало быть, нужно заменить его контрритмом.
— Как вы могли проделать это мысленно? Бишоп небрежно пожал плечами:
— Не знаю. А как Бетховен держал в голове Девятую симфонию, прежде чем записал ее? Мозг — довольно-таки хороший компьютер, разве нет?
— Да, наверное, — согласилась, сдаваясь, доктор Крей. — Вам удалось подобрать контрритм?
— Надеюсь. Он записан у меня на обычной пленке, никакой особой техники тут не нужно. Звучит он примерно так: татата-ТА-тататаТА-тататаТАТАТАтаТА — и так далее. Я наложил на него мелодию, и вы можете пустить ее через наушники, пока пациентка будет наблюдать за мерцанием света, соответствующим нормальным биоволнам. Если я не ошибся, звук усилит воздействие света.
— Вы уверены?
— Будь я уверен, вам не нужно было бы проверять, док. Или я не прав?
Доктор Крей подумала немного и согласилась:
— Я договорюсь с пациенткой. А вы пока побудьте здесь.
— Если хотите. Это входит в обязанности консультанта, я полагаю.
— Вам нельзя будет находиться в комнате, где проходит лечение, но я хотела бы, чтобы вы подождали.
— Как скажете.
Пациентка выглядела измученной — глаза потуплены, голос еле слышный и невнятный.
Бишоп бросил на нее осторожный взгляд из угла, где он сидел тихо как мышка. Женщина вошла в соседнюю комнату. Он терпеливо ждал и думал: а вдруг получится? Почему бы тогда не сопровождать световые волны звуковым аккомпанементом, чтобы излечить обыкновенную хандру? Чтобы повысить жизненный тонус? Усилить любовь? Не только у больных людей, но и у здоровых; это могло бы стать заменителем алкоголя или наркотиков, которыми обычно накачиваются, чтобы привести в порядок чувства, — причем совершенно безопасным заменителем, основанным на биоволнах собственного мозга… И вот наконец, через сорок пять минут, она вышла.
Лицо ее стало безмятежным, угрюмые складки разгладились.
— Я чувствую себя лучше, доктор Крей, — сказала она улыбаясь. — Гораздо лучше.
— Так всегда бывало после сеансов, — спокойно отозвалась доктор Крей.
— Нет, не так, — возразила женщина. — Совсем не так. На сей раз все иначе. Раньше мне тоже становилось лучше после сеансов, но я всегда ощущала затаившуюся где-то в глубине депрессию, готовую вернуться в любую минуту. Теперь я ее не ощущаю — ее просто нет!
— Мы не можем быть уверены в том, что она не вернется, — сказала доктор Крей. — Вы придете ко мне на прием, скажем, недельки через две. Но если почувствуете что-то неладное раньше, сразу же позвоните, договорились? Скажите, как прошел сеанс? Как обычно?
Женщина задумалась.
— Нет, — сказала она нерешительно. И добавила: — Свет… Он мерцал как-то иначе. Более резко и отчетливо, что ли.
— Вы слышали что-нибудь?
— А я должна была что-то слышать? Доктор Крей встала:
— Все нормально. Не забудьте записаться у секретаря. Женщина задержалась в дверях, обернулась и сказала:
— Какое счастье чувствовать себя счастливой! После ее ухода доктор Крей заметила:
— Она ничего не слышала, мистер Бишоп. Очевидно, ваш контрритм вписался в нормальную энцефалограмму настолько естественно, что звук, так сказать, растворился в свете. Похоже, у вас получилось.
Она повернулась к Бишопу, глядя ему прямо в глаза:
— Мистер Бишоп, согласитесь ли вы проконсультировать нас по поводу других больных? Мы заплатим вам столько, сколько сможем, и, если методика окажется успешной, вся честь открытия будет принадлежать только вам.
— Я буду рад помочь, доктор, но все это не так сложно, как вы думаете. Работа, в сущности, уже сделана.
— Уже сделана?
— На Земле веками жили композиторы. Они ничего не знали об энцефалограммах, но они старались изо всех сил придумать такие мелодии и ритмы, чтобы люди непроизвольно притопывали ногами, чтобы мускулы у них сокращались, лица расплывались в улыбке, на глаза наворачивались слезы, а сердца бились сильнее. Эти мелодии ждут вас. Как только вы определите контрритм, вам останется лишь подобрать к нему подходящую мелодию.
— Именно так вы и поступили?
— Конечно. Что может вывести вас из депрессии лучше, чем гимн возрождения? Для того их и писали. Их ритмы заражают вас радостью и энергией. Возможно, это ненадолго, но, если использовать их для усиления нормальных биоритмов мозга, эффект должен быть стократным.