Пусть тебе больше не снятся плохие сны, пожелала она в душе. Пусть не снится больше огромная пустота, где Тимми совсем один.
И вернулась в свою постель. Часы на тумбочке показывали без четверти пять. Уже почти утро — мисс Феллоуз сомневалась, сможет ли уснуть. Скорее всего будет лежать без сна, прислушиваясь, как там Тимми, и так дождется рассвета.
Но она ошибалась. Ее быстро сморило, и на этот раз сон приснился ей.
Во сне она тоже лежала в постели, но не в кукольном домике, а в своей квартире на другом конце города, где не бывала уже много месяцев. И кто-то стучался в дверь: громко, настойчиво, нетерпеливо. Мисс Феллоуз встала, накинула халат и включила смотровой экран. В холле перед дверью квартиры стоял мужчина, еще молодой, с коротко стриженными рыжими волосами и рыжеватой бородкой.
Брюс Маннхейм.
— Эдит? — сказал он. — Эдит, мне нужно тебя видеть. — Он улыбнулся. Ее руки слегка дрожали, пока она отпирала замки. Он маячил в полутемном холле — выше ростом, чем ей помнилось, широкоплечий, крепкий, мужественный.
— Эдит. О, Эдит, как долго мы не виделись…
И он обнял ее — прямо в холле, на глазах у соседей, которые стояли у своих дверей, показывали на них пальцами и перешептывались. Подхватил ее на руки, как она недавно Тимми, и внес в квартиру, не переставая шептать ее имя.
— Брюс, — сказала она. И, спохватившись, что произнесла это вслух, проснулась и села, зажав руками рот. Щеки от смущения пылали так, что даже больно. Обрывки сна продолжали прокручиваться во взбудораженной голове. Нелепость сновидения, его откровенный школьнический эротизм поразили и возмутили мисс Феллоуз. Она не могла и припомнить, когда в последний раз видела подобный сон.
И подумать только — не кто-нибудь, а Брюс Маннхейм в роли ее романтического героя!
Мисс Феллоуз не удержалась от смеха.
Вот был бы поражен доктор Хоскинс, если б узнал! Его надежная, положительная мисс Феллоуз вступает в интимные отношения с врагом, хотя бы и во сне.
Как смешно — как нелепо…
И как мелодраматично, оборвала она себя.
Аура сна еще окружала ее. Некоторые подробности стерлись, но другие вставали перед ней так ярко, словно она еще спала. Страстное объятие, горячий неистовый шепот: «Эдит… Как долго мы не виделись, Эдит…»
Жалкие фантазии старой девы. Какая гадость. Мисс Феллоуз вдруг затрясло, и она с трудом поборола слезы. Сон больше ничуть не казался ей смешным. Она чувствовала себя замаранной. Что за вторжение в ее мозг, в ее чистую замкнутую жизнь? Откуда это? Почему? Она избавилась от подобных желаний много лет назад, хотелось бы думать. И устроила себе жизнь, в которой беспокойным желаниям не было места. Жизнь девственницы, жизнь старой девы — хотя, строго говоря, не была ни той ни другой. Она ведь все же побывала замужем, пусть и неполный год. Но эта глава ее жизни давно закрыта. Она жила, как на острове, внутри себя, посвятив себя своей работе, своим детям. А теперь вдруг это…
Но это ведь только сон, сказала она себе. А сны — неправда, как она сама недавно говорила Тимми.
Только сон. Всего лишь сон. Спящий разум дает волю самым разным мыслям. Чего только не всплывает на волне подсознания. Сон ничего не значит — просто Брюс Маннхейм побывал здесь вчера и произвел на нее некоторое впечатление, которое спящее сознание удивительным, невероятным образом преобразовало в маленький сценарий. Ведь Маннхейм самое аналое на десять лет моложе ее. И хотя внешность у него приятная, мисс Феллоуз он не показался каким-то особенно привлекательным — даже в мечтах. Просто еще один мужчина, с которым она познакомилась. Иногда мужчины, несмотря ни на что, все-таки привлекали ее. Например, Хоскинс. Да, она питает бессмысленную, бесплодную слабость к счастливому в браке мужчине, с которым ей выпало работать. В этом чувстве есть хоть что-то реальное, но в том, что ей приснилось, — ничего.
Это только сон, повторила мисс Феллоуз, только сон, только сон.
Лучше всего уснуть опять, решила она. Может быть, к утру она забудет, что ей снилось.
Она закрыла глаза и вскоре уснула. Тень сна все же осталась при ней, когда в начале седьмого она проснулась, услышав, как зашевелился Тимми. Осталось смутное, унизительное воспоминание: нетерпеливый стук в дверь, взволнованное приветствие, страстное объятие. Но теперь все это казалось ей просто глупым.
После всех разговоров о необходимости общества для Тимми мисс Феллоуз ожидала, что Хоскинс тут же подберет ему товарища — хотя бы ради того, чтобы задобрить могущественные силы, представленные Маннхеймом и Левиен. Однако, к ее удивлению, шли недели, но ничего подобного не происходило. Должно быть, Хоскинсу, как он и предвидел, крайне трудно оказалось залучить чьего-нибудь ребенка в стасисный пузырь. Как Хоскинсу при этом удавалось обороняться от Маннхейма, мисс Феллоуз не знала.
Самого Хоскинса она почти не видела. Он, очевидно, был слишком занят другими своими обязанностями — мисс Феллоуз лишь пару раз встретила его в коридоре. Руководство компанией, естественно, с лихвой заполняло все его время. У мисс Феллоуз из обрывков чужих разговоров сложилось впечатление, что Хоскинс в своей гонке к небывалым в истории достижениям вынужден постоянно обуздывать целый штат нервных гениев, жаждущих Нобелевских премий.
Что ж, пусть будет, как есть. У него свои проблемы, у нее свои.
И худшая из них — растущее одиночество Тимми. Мисс Феллоуз пыталась быть для мальчика всем: няней, воспитательницей и приемной матерью, но ее на все не хватало. Тимми снова и снова снился тот же сон — не каждую ночь, но настолько часто, что мисс Феллоуз начала вести ему счет: сон о большом пустом пространстве за кукольным домиком, куда Тимми некогда не выпустят. Иногда он был там один, иногда его окружали таинственные призрачные фигуры. Поскольку английский язык Тимми еще не вышел из зачаточной стадии, мисс Феллоуз никак не могла понять, что же символизирует эта большая пустота: потерянный ледниковый век или представление Тимми о чужой новой эре, в которую он попал. Как бы там ни было, пустота его пугала, и он часто просыпался в слезах. Не требовалось иметь степень по психиатрии, чтобы истолковать этот сон как мощный симптом изоляции Тимми, его растущей депрессии.
Днем он надолго впадал в состояние мрачной, пассивной отрешенности или молча часами смотрел в окно кукольного домика, в котором почти ничего не было видно — смотрел в большую пустоту своего сна, то ли ностальгически вспоминая холодные ледяные равнины своего раннего детства, то ли гадая, что же находится за стенами его ограниченного мирка. А мисс Феллоуз в ярости вопрошала себя: почему же Тимми не приводят друга? Почему?
Она подумывала, не связаться ли ей самой с Маннхеймом — сказать ему, что для Тимми ничего не делается, и попросить нажать на Хоскинса. Но это уж слишком походило бы на предательство. При всей своей привязанности к Тимми, она все-таки не могла решиться на такие действия за спиной у Хоскинса. И выжидала, накапливая гнев.
Физиологи уже узнали о мальчике все, что им было нужно, только что вскрывать его не стали — очевидно, это не входило в программу исследований. Поэтому их визиты сократились: заходил кто-нибудь раз в неделю измерить рост Тимми, задать несколько стандартных вопросов и сделать несколько снимков, вот и все. Исчезли иглы для инъекций и взятия анализов, специальные диеты больше не считались обязательными, и почти прекратились долгие, утомительные анатомические исследования суставов, связок и костей.
Тем лучше — но если физиологи теряли интерес к мальчику, то психологи только начинали входить во вкус. По мнению мисс Феллоуз, эти были ничуть не лучше своих предшественников, а то и похуже. Тимми теперь приходилось преодолевать разные препятствия, чтобы добраться до воды и пищи: поднимать перегородки, отодвигать брусья, дергать за веревочки. Легкие разряды тока заставляли его хныкать от испуга и неожиданности или рычать самым первобытным образом. Все это в высшей степени раздражало мисс Феллоуз.