К Хоскинсу обращаться ей не хотелось, вообще не хотелось встречаться с ним. Он избегал ее не без причины, и мисс Феллоуз боялась, что, обратившись к нему с новыми требованиями, при малейшем сопротивлении с его стороны сорвется, вспылит и уйдет с работы. Доводить до этого было нежелательно. Ради Тимми она обязана оставаться здесь.
Но почему же этот человек вдруг взял и бросил Тимми? Откуда такое безразличие? Или он таким образом отгораживается от жалоб и требований Брюса Маннхейма? Но это же глупо. От того, что он устранился, страдает один только Тимми. Глупо, глупо, глупо.
Мисс Феллоуз по мере своих сил охраняла Тимми от ученых, но полностью оградить его не могла. В конце концов, это все-таки научный эксперимент. Поэтому загадки, головоломки и легкие разряды тока продолжались.
А тут еще целая армия антропологов рвалась допросить Тимми о жизни в палеолите. Но хотя Тимми на удивление хорошо овладел английским — на свой лад, — их все же ожидало разочарование. Спрашивать они могли обо всем что угодно — но ответить Тимми мог, только если понимал вопрос и если у него еще сохранялись воспоминания о данной стороне доисторической жизни.
К тому времени когда пребывание Тимми в современности стало исчисляться уже не неделями, а месяцами, его речь значительно улучшилась и все продолжала совершенствоваться. Он так и не избавился от своего мягкого невнятного выговора, который мисс Феллоуз считала очень милым, но говорил и понимал практически на уровне современного ребенка своего возраста. Иногда, разволновавшись, мальчик еще прибегал к щелканью языком и урчанию, но это случалось все реже и реже. Он, по-видимому, начал уже забывать, как жил до своего появления в двадцать первом веке — прежняя жизнь возвращалась к нему только в снах, в которые мисс Феллоуз не было доступа. Кто знает, какие громады мамонтов и мастодонтов населяли сны, какие таинственные доисторические сцены разыгрывались в голове неандертальского мальчика?
К удивлению мисс Феллоуз, по-прежнему только она одна с некоторой уверенностью могла разобрать, что Тимми говорит. Остальные, часто бывающие в стасисном пузыре — ее помощники Мортенсон, Эллиот и Стретфорд, доктор Макинтайр, доктор Джекобс — улавливали пару фраз, но с большим трудом, и, как правило, перевирали смысл его слов. Мисс Феллоуз не могла понять — почему. Да, поначалу мальчику было трудновато правильно выговаривать слова — но сейчас-то он говорит очень бегло. Ей, по крайней мере, так казалось. Но постепенно пришлось признать, что только круглосуточное общение с Тимми позволяет ей понимать его. Ее ухо автоматически сглаживало разницу между тем, как Тимми говорит, и тем, как это следовало бы сказать. Он все-таки отличался от современных детей — по крайней мере в том, что касается разговорной речи. Понимал он почти все, что ему говорили, и научился отвечать правильными предложениями. Но его язык, губы, гортань и, как полагала мисс Феллоуз, подъязычная косточка были недостаточно приспособлены к тонкостям современного английского, и результат получался плачевный.
Мисс Феллоуз защищала Тимми перед другими:
— А вы никогда не слышали, как француз пытается выговорить «the»? Или как англичанин пытается говорить по-французски? А все эти буквы русского алфавита, на которых язык сломать можно? Люди разных лингвистических групп от рождения пользуются различными языковыми мускулами, и большинство просто не способно потом перестроиться. Отсюда и акценты. У Тимми ярко выраженный неандертальский акцент, но со временем он сгладится.
А пока этого не произойдет, она незаменима, убедилась мисс Феллоуз. Ведь она не просто няня, а еще и переводчица при Тимми, необходимое звено, через которое ученые только и могут получить сведения о доисторическом мире. Без ее посредничества им нечего и мечтать добиться вразумительных ответов на свои вопросы. Ее помощь необходима для достижения полной научной ценности эксперимента. Таким образом мисс Феллоуз, неожиданно для окружающих и для себя самой, заняла решающую роль в изучении далекого прошлого человечества.
К несчастью, все, кто спрашивал Тимми, остались в основном не удовлетворены его откровениями. Не потому, что он уклонялся от сотрудничества — просто он провел в неандертальском мире всего три-четыре года, которые к тому же были первыми годами его жизни. Мало кто из его сверстников любой эпохи был бы способен связно рассказать о том обществе, в котором жил.
То, что все-таки удавалось вытянуть из Тимми, антропологи уже и сами подозревали — и, возможно, так задавали свои вопросы через мисс Феллоуз, что сами подсказывали мальчику ответы.
— Спросите его, велико ли было их племя, — говорили, например, они.
— Не думаю, что ему известно слово «племя».
— Ну, тогда сколько людей было в той группе, в которой он жил.
Мисс Феллоуз спросила. (Недавно она начала учить Тимми считать.) Мальчик пришел в замешательство и ответил:
— Много. — «Много» в словаре Тимми означало любое число больше трех — все равно сколько.
— Ну а сколько? — Мисс Феллоуз взяла Тимми за руку и стала перебирать его пальцы. — Вот столько?
— Больше.
— Намного больше?
Мальчик сосредоточился. Он закрыл глаза, словно всматриваясь в тот, другой мир, выставил вперед ладони и стал сгибать и разгибать пальцы.
— Он показывает количество людей, мисс Феллоуз?
— По-моему, да. И каждое движение, наверно, означает «пять».
— Я насчитал три раза на каждой руке. Значит, в племени было тридцать человек?
— А по-моему, сорок.
— Спросите еще разок.
— Тимми, скажи еще раз: сколько человек было в твоей группе?
— В группе, мисс Феллоуз?
— Ну там, где ты жил. Твои друзья, родные — сколько их было?
— Друзья? Родные? — протянул Тимми, не очень, по-видимому, понимая, что это такое. Потом перевел взгляд на руки и снова стал быстро сгибать и разгибать пальцы — может быть, он так считал, а может быть, показывал что-то совсем другое. Сколько раз он это проделал, подсчету не поддавалось: то ли восемь, то ли десять.
— Видели? — спросила мисс Феллоуз. — На этот раз получается восемьдесят, девяносто или сто. Если он действительно отвечает на ваш вопрос.
— Раньше было меньше.
— Знаю — а теперь вот так.
— Но это невозможно. В первобытном племени не могло быть больше тридцати человек — это максимум.
Мисс Феллоуз пожала плечами. Если им надо подтасовать показания под свои теории, это не ее проблема.
— Пишите тридцать. Вы хотели получить статистическую справку у ребенка, которому в ту пору было три года. Он просто угадывает, и что самое удивительное — угадывает верно, что нам от него надо. А может, и нет. Откуда нам знать, умеет ли он считать? Что ему вообще доступно понятие о количестве?
— Но ведь он понимает, что такое «сколько»?
— Так же, как любой пятилетний ребенок. Попробуйте спросите пятилетнего мальчика, сколько народу живет на его улице, и услышите, что он вам ответит.
— Но…
Ответы на другие вопросы были почти такими же неопределенными. Структура племени? Мисс Феллоуз удалось вытянуть из Тимми после многотрудных словесных ухищрений, что в племени был «большой человек», должно быть, вождь. Неудивительно — ведь племена исторической эпохи всегда имели вождей, почему бы не быть вождю и в неандертальском племени? Она спросила, знает ли Тимми имя большого человека, и Тимми защелкал. Как бы ни назывался вождь, мальчик не умел перевести его имя на английский или хотя бы подобрать фонетический эквивалент — приходилось прибегать к неандертальской речи. Была ли у вождя жена? — интересовались ученые. Тимми не знал, что такое жена. Как выбирали вождя? Тимми не мог ответить. Религиозные верования и обряды? Мисс Феллоуз посредством весьма ненаучных подсказок сумела получить у мальчика описание некого священного места из камней, куда Тимми запрещалось подходить, причем культ, кажется, отправляла верховная жрица: мисс Феллоуз была уверена, что жрица, а не жрец, потому что Тимми все время показывал на нее; но вот понял ли Тимми, чего именно она от него добивалась, осталось загадкой.
— Вот если бы им удалось доставить сюда ребенка постарше! — сокрушались антропологи. — Или, скажем, взрослого неандертальца! С ума можно сойти, когда единственный источник информации — маленький несмышленыш.