Доктор Макинтайр оказался гораздо стройнее, моднее и моложе, чем представлялось мисс Феллоуз, — не старше тридцати — тридцати пяти лет. Небольшого роста, хрупкий, с красивыми золотистыми волосами и светлыми, тонкими, почти невидимыми бровями, он двигался так четко, изящно и выверенно, точно следовал указаниям какого-то внутреннего хореографа. Его утонченная элегантность озадачила мисс Феллоуз: она никак не ожидала, что палеоантрополог может так выглядеть. Ученый заинтриговал даже Тимми — уж очень он отличался от всех мужчин, с которыми до сих пор сталкивался мальчик на новом месте. Тимми удивленно таращил глаза, как будто Макинтайр был божеством, сошедшим со звезд.
Макинтайра же Тимми так потряс, что он почти лишился дара речи. И надолго застыл в дверях, уставившись на Тимми так же, как Тимми на него. Потом отошел на несколько шагов влево и посмотрел оттуда; перешел на другую сторону комнаты и опять стал смотреть.
Мисс Феллоуз довольно холодно произнесла:
— Доктор Макинтайр, это Тимми. Тимми — доктор Макинтайр. Доктор пришел тебя изучать. Ты тоже можешь изучать его, если хочешь.
Бледные щеки Макинтайра вспыхнули.
— Глазам своим не верю, — охрипшим от волнения голосом сказал он. — Просто никак не могу поверить. Неандерталец чистой воды! Живой, у меня перед глазами — настоящий неандерталец! Извините меня, мисс Феллоуз. Вы должны понять — это так поразительно, так феноменально, так потрясает…
Он чуть не плакал — подобная несдержанность вызывала в ней неловкость и немного раздражала. Но потом мисс Феллоуз сменила гнев на милость и даже растрогалась. Она представила себя на месте историка, который получил вдруг возможность побеседовать с Авраамом Линкольном, Юлием Цезарем или Александром Великим; или на месте богослова, которому вдруг показали подлинные каменные скрижали, принесенные Моисеем с вершины Синая. Естественно, они бы были потрясены. Еще бы — потратить годы на изучение того, что едва известно из древних источников, пытаться понять, восстановить в уме утраченную реальность — и вдруг оказаться лицом к лицу с предметом своей науки, с чем-то подлинным…
Но Макинтайр оправился быстро. Своим легким грациозным шагом он пересек комнату и опустился на колени прямо перед Тимми, глядя на него снизу вверх. Тимми нисколько не испугался — он впервые отнесся так спокойно к новому человеку. Наоборот, он улыбался, мурлыкал что-то себе под нос и покачивался из стороны в сторону, точно к нему пришел в гости любимый дядюшка. В глазах светился живой интерес — кажется, палеонтолог совершенно его заворожил.
— Какой он красивый, мисс Феллоуз! — после долгого молчания сказал ученый.
— Красивый? Пока что мне не часто доводилось это слышать.
— Но это так, это так! Какое чудное неандертальское личико! Надбровные дуги еще не развились, но их уже ни с чем не спутаешь. Платицефалический череп. Удлиненная затылочная область. Можно потрогать его лицо, мисс Феллоуз? Я осторожно. Не хочу его пугать, но хотелось бы кое-что проверить относительно костной структуры…
— Кажется, он тоже не прочь вас потрогать, — сказала мисс Феллоуз.
И в самом деле, Тимми тянулся ручонкой ко лбу Макинтайра. Ученый подался ему навстречу, и Тимми запустил пальцы в его блестящие золотистые волосы и стал гладить их, точно в жизни не видывал такого чуда. Потом вдруг намотал прядку на палец и потянул — весьма чувствительно.
Макинтайр вскрикнул, покраснел и отдернул голову.
— По-моему, ему хочется получить ваш локон, — сказала мисс Феллоуз.
— Только не таким способом. Дайте-ка мне ножницы. — Макинтайр, уже посмеиваясь, отстриг себе клок волос надо лбом и подал шелковистую прядку Тимми, который просиял и закурлыкал от удовольствия. — Скажите, мисс Феллоуз, а у кого-нибудь из тех, кто приходил сюда, были светлые волосы?
Она задумалась. Хоскинс — Девени — Эллиот — Мортенсон — Стретфорд — доктор Джекобс… нет, все они или шатены, или брюнеты, или седые. У нее самой волосы были каштановые с проседью.
— Нет, не припомню. Должно быть, вы первый.
— Может быть, первый в его жизни? Мы, конечно, не знаем, какого цвета волосы у неандертальцев. На всех макетах они обычно изображаются темными — наверно, потому, что неандертальцев принято считать примитивными обезьяноподобными существами, а у большинства крупных современных обезьян темная шерсть. Но темные волосы чаще встречаются в теплых краях, чем у жителей северных областей, а неандертальцы, безусловно, были приспособлены к сильным холодам. Так что они с тем же успехом могли быть и светловолосыми — как, скажем, русские, шведы или финны.
— Но его реакция на ваши волосы, доктор Макинтайр…
— Да. Их вид, безусловно, для него необычен. Ну что ж, возможно, в его племени все были темноволосыми — а возможно, и во всей местности, где они обитали. Да и в его смуглой коже нет ничего нордического. Нельзя, конечно, делать выводы на основе одного-единственного ребенка. Но то, что у нас есть хотя бы этот ребенок — это просто чудо, мисс Феллоуз! До сих пор не верится…
Мисс Феллоуз испугалась, что Макинтайр опять впадет в экстаз, но он держал себя в руках. Он провел кончиками пальцев по щекам Тимми, по его покатому лбу, срезанному подбородку, бормоча себе что-то под нос — очевидно, научные термины, не предназначенные для посторонних ушей.
Тимми вынес его осмотр вполне благодушно.
А потом разразился пространным монологом в форме щелканья и ворчания — это он впервые заговорил с тех пор, как пришел Макинтайр.
Палеонтолог, пунцовый от волнения, посмотрел на мисс Феллоуз:
— Вы слышали? Он раньше произносил что-либо подобное?
— Конечно. Он все время говорит.
— Говорит?
— А что же он, по-вашему, делает? Он говорит нам что-то.
— То есть это вы так предполагаете.
— Нет, — с досадой ответила мисс Феллоуз. — Он разговаривает, доктор Макинтайр. По-неандертальски. В его речи есть много одинаковых фраз. Я пыталась выделить их и даже воспроизвести, но пока безуспешно.
— Что это за фразы, мисс Феллоуз?
— Он щелкает языком и ворчит в определенном порядке. Кое-что я уже различаю. Один набор звуков говорит о том, что он голоден. Другой обозначает нетерпение или беспокойство. Третий — страх. Я знаю, что эти мои толкования нельзя назвать научными, но я безотлучно нахожусь при мальчике со времени его прибытия, и у меня есть опыт общения с детьми, у которых нарушена речь. Я всегда слушала их очень внимательно.
— Да, конечно. — Макинтайр был настроен скептически. — Это очень важно, мисс Феллоуз. Его щелканье и ворчание записывается на пленку?
— Не знаю. Надеюсь, что да. — Она вспомнила, что хотела спросить об этом Хоскинса, да позабыла.
Тимми снова что-то сказал — на этот раз с другой интонацией, более напевно, почти жалобно.
— Видите, доктор Макинтайр? Раньше он этого не говорил. По-моему, он опять хочет поиграть с вашими волосами.
— Вы ведь просто угадываете, не так ли?
— Конечно. Я пока еще не очень бегло говорю по-неандертальски. Но посмотрите — он тянется к вам снова.
Макинтайру, как видно, не очень-то хотелось, чтобы его опять таскали за волосы. Он улыбнулся и взамен протянул Тимми палец, но мальчика это не устроило, что он и высказал, прощелкав несколько длинных фраз, прерываемых тремя еще незнакомыми пронзительными звуками — не то ворчанием, не то воем.
— Кажется, вы правы, мисс Феллоуз! — вскричал взволнованный Макинтайр. — В самом деле похоже на осмысленную речь! Определенно. Как вы думаете, сколько лет ребенку?
— Между тремя и четырьмя годами. На мой взгляд, ближе к четырем. Вы напрасно удивляетесь, что он так хорошо говорит. Четырехлетки уже вполне владеют речью. Если у вас есть дети…
— Дочка. Ей почти три и действительно есть что сказать, но ведь этот ребенок — неандерталец.
— Какое это имеет значение? Почему бы неандертальскому ребенку его возраста тоже не уметь говорить?
— Пока что у нас нет оснований предполагать, мисс Феллоуз, что неандертальцы какого бы то ни было возраста вообще владели речью в нашем понимании. И потому-то звуки, которые произносит этот ребенок, имеют такую огромную важность для науки о доисторическом человеке. Если это действительно речь, то есть осмысленные звуковые построения с четкой грамматической структурой…