Ситвел покачал головой:
— Кэссиди — безвредный полоумный лунатик. Он не тронет вас и пальцем, поверьте мне. Ваш злейший враг — человек по имени Эдуард Самуэль Манович.
— Вы уверены? — спросил потрясенный Эдель-штейн.
— Абсолютно.
— Но Манович мой лучший друг!
— А также ваш злейший враг, — произнес Ситвел — Иногда так бывает. До свидания, мистер Эделынтейн, и удачи вам со всеми тремя желаниями.
— Подождите! — закричал Эделынтейн. Он хотел задать миллион вопросов, но находился в таком замешательстве, что сумел лишь спросить: — Как случилось, что ад переполнен?
— Потому что безгрешны лишь небеса.
Ситвел махнул рукой, повернулся и вышел через закрытую дверь.
Эделынтейн не мог прийти в себя несколько минут. Он думал об Эдди Мановиче. Злейший враг!.. Смеш но, в аду явно ошиблись. Он знал Мановича почти двадцать лет, каждый день встречался с ним, играл в шахматы. Они вместе гуляли, вместе ходили в кино, по крайней мере раз в неделю вместе обедали.
Правда, Манович иногда разевал свой большой рот и переходил границы благовоспитанности.
Иногда Манович бывал груб.
Честно говоря, Манович часто вел себя просто оскорбительно.
— Но мы друзья, — обратился к себе Эдельпггейн. — Мы друзья, не так ли?
Он знал, что есть простой способ проверить это — пожелать себе миллион долларов. Тогда у Мановича будет два миллиона долларов. Ну и что? Будет ли его, богатого человека, волновать, что его лучший друг еще богаче?
Да! И еще как! Ему всю жизнь не будет покоя из-за того, что Манович разбогател на его, Эделыпгейна, желании.
«Боже мой! — думал Эделышейн. — Час назад я был бедным, но счастливым человеком. Теперь у меня есть три желания и враг».
Он обхватил голову руками. Надо хорошенько поразмыслить.
На следующий день Эделыптейн договорился на работе об отпуске и день и ночь сидел над блокнотом. Сперва он не мог думать ни о чем, кроме замков. Замки гармонировали с желаниями. Но, если приглядеться, это не так просто. Имея замок средней величины с каменными стенами в десять футов толщиной, землями и всем прочим, необходимо заботиться о его содержании. Надо думать об отоплении, плате прислуге и так далее.
Все сводилось к деньгам.
«Я могу содержать приличный замок на две тысячи в неделю, — прикидывал Эделыптейн, быстро записывая в блокнот цифры. — Но это значит, что Манович будет содержать два замка по четыре тысячи долларов в неделю!»
Наконец Эдельиггейн перерос замки; мысли его стали занимать путешествия. Может, попросить кругосветное? Но что-то не хочется. А может, провести лето в Европе? Хотя бы двухнедельный отдых в Фонтенбло или в Майами-Бич, чтобы успокоить нервы? Но тогда Манович отдохнет вдвое краше!
Уж лучше остаться бедным и лишить Мановича возможных благ.
Лучше, но не совсем.
Эдельштейн все больше отчаивался и злился. Он говорил себе: «Я идиот, откуда я знаю, что все это правда? Хорошо, Ситвел смог пройти сквозь двери; но разве он волшебник? Может, это химера».
Он сам удивился, когда встал и уверенно произнес:
— Я желаю двадцать тысяч долларов! Немедленно!
Он почувствовал легкий толчок. А вытащив бумажник, обнаружил в нем чек на двадцать тысяч долларов.
Эдельиггейн пошел в банк и протянул чек, дрожа от страха, что сейчас его схватит полиция. Но его просто спросили, желает ли он получить наличными или положить на свой счет.
При выходе из банка он столкнулся с Мановичем, чье лицо выражало одновременно испуг, замешательство и восторг.
Эдельштейн в расстроенных чувствах пришел домой и остаток дня мучился болью в животе.
Идиот! Он попросил лишь жалких двадцать тысяч! А ведь Манович получил сорок!
Человек может умереть от раздражения.
Эдельштейн впадал то в апатию, то в гнев. Боль в животе не утихала — похоже на язву. Все так несправедливо! Он загоняет себя в могилу, беспокоясь о Мановиче!
Но зато он понял, что Манович действительно его враг. Мысль, что он собственными руками обогащает своего врага, буквально убивала его.
Он сказал себе: «Эдельштейн! Так больше нельзя. Надо позаботиться об удовлетворении».
Но как?
И тут это пришло к нему. Эдельиггейн остановился. Его глаза безумно забегали, и, схватив блокнот, он погрузился в вычисления. Закончив, он почувствовал себя лучше, кровь прилила к лицу — впервые после визига Ситвела он был счастлив!
— Я желаю шестьсот фунтов рубленой цыплячьей печенки!