Он кивнул на толстяков левантинцев, у которых за четверть часа до отплытия еще вовсю шла торговля.
Наш пароход должен был зайти в Марсель, и Шоле это знал. Гудок сирены предупредил посторонних, что пора покинуть борт, но он не торопился.
— Глупо все получилось, да? — ни с того, ни с сего спросил он и подозвал бармена, чтобы расплатиться.
Что глупо? Не знаю. Могу лишь строить догадки.
— Позвольте, я заплачу! — запротестовал я. Нет, ни в какую! Пришлось покориться.
— Кто там у них теперь прокурор? Новенький? А в «Куполе» по-прежнему Боб барменом? А этот крошка-журналист, такой шутник… постойте… фамилия кончается на «эн»…
Стюард прогонял с палубы гидов и торговцев сувенирами. Он бесцеремонно указал Шоле на выход, и тот побрел к сходням.
— Глупо! — повторил он.
Да уж, глупее некуда: я увидел, как, очутившись на набережной, где сквозь тень пробивались солнечные блики, он поспешно стал нюхать белый порошок.
Возраст — тридцать три года. Говорит на пяти языках. Бакалавр. Доктор права. Красавец, здоров как бык.
— Протянет еще года два, — сказал мне немного погодя мой приятель-врач, попутчик по этому плаванию.
— Что вы имеете в виду?
— Я был в баре. Я за ним наблюдал. Меньше чем за час он трижды нюхал кокаин… Впрочем, вполне возможно, что он покончит с собой, не дожидаясь смерти от зелья.
Так покончила с собой баронесса Вагнер на Галапагосских островах, которая тоже успела всласть пожить на Монпарнасе и тоже, подобно Шоле, вдоволь потешила честную публику.
А Ги Давен теперь на каторге; я был в Сен-Мартен-де-Ре, когда он, бледный и элегантный, с ясным взглядом и тонкими чертами лица, всходил на борт «Мартиньер».
И вот он тоже оказался в тропиках!
Что это, случайность? Судьба?
Если он совершит побег, то рано или поздно непременно объявится в одной из латиноамериканских республик, а потом еще дальше, на островах; и если не умрет или не застрянет по пути где-нибудь, в Австралии или Новой Зеландии, то будет провожать взглядом с набережных Коломбо или Бомбея корабли, идущие во Францию.
Иногда кажется, что для авантюристов существуют какие-то свои правила… Ему захочется перебраться поближе — в Константинополь или Афины…
Пока в один прекрасный день, сытый по горло тропиками, он не поддастся последнему безумному порыву и не приплывет в Марсель на «Мариэтт-Паше», «Арамисе» или «Теофиле Готье», чтобы сдаться властям.
И тогда его, хоть он и завершил уже полный цикл, снова препроводят в Сен-Мартен-де-Ре, обреют, выдадут униформу (своего рода знак отличия), и он поедет с первой же партией, вместе с беглецами и смутьянами.
Когда цикл завершен, его следует начать заново.
Не так давно жандарму, в чьем ведении находятся острова Маркизского архипелага, случайно прислали увесистый пакет документов. Там были самые разные бумаги: циркуляры, касающиеся регистрации велосипедов, мотоциклов и автомобилей, ежегодной ревизии лошадей, кипа всевозможных предписаний и афиш с официальными извещениями, выдержанными в приказном тоне.
Все афиши до единой послужили для украшения стен в кабинете. Что до предписаний… На островах не было ни автомобилей, ни мотоциклов, ни велосипедов, ни даже моторных лодок.
Зато каждый уважающий себя житель Маркизских островов является обладателем по меньшей мере одной собаки и одного поросенка.
Поросятами жандарм заниматься не стал, поскольку не обнаружил на их счет никаких указаний. Зато насчет собак! Среди присланных документов целые страницы были посвящены собакам: их подразделяли на сторожевых, охотничьих, декоративных; и для каждой категории устанавливалась особая сумма налогообложения!
Можно ли пса с Маркизских островов, которому нечего сторожить, отнести к категории сторожевых? Жандарм пришел к мнению, что нельзя.
Но охотничьими они тоже не являются, поскольку здесь нет дичи!
Следовательно, все собаки — декоративные! С хозяев — сорок франков в год!
Жандарм стал требовать уплаты налога. И неукоснительно! На Со всех жителей, которые таких денег в глаза не видели…
Маркизанцы взяли и съели своих собак. Вот почему на Маркизских островах нет больше ни одной собаки.
На другом острове, я поселился в единственном отеле; в девять утра я, к своему изумлению обнаружил, что из крана не выжать ни капли воды.
— Увы, — посетовал владелец, — воду отключили, потому что я в прошлый раз не уплатил по счету.
Часом позже он мне сообщил:
— Завтрака сегодня не будет. Мерзавцы из газовой компании отключили газ.
Чтобы утешиться, я заказал аперитив.
— Это невозможно! Финансовый инспектор только что сообщил, что мой хозяин лишил меня патента!
Я не собираюсь смешить вас, но, перебирая в памяти все истории, которые я вам рассказал, попытаюсь все же извлечь из них мораль или хотя бы сделать какие-нибудь выводы.
Итак, вывод первый: насколько я понял, куда ни приедешь, везде есть финансовый инспектор и жандарм.
Уезжаешь, мечтая о солнце, свободе, сказке, — и нарываешься на чиновника, требующего предъявить вид на жительство и декларацию о доходах.
А что же приключения? — спросите вы. — Есть они на свете? Или их вообще не бывает?
Разумеется, они бывают!
Бывают даже приключения со счастливым концом — я о них еще не рассказывал.
Да вот хотя бы такое! В Английском Судане весь транспорт принадлежит двум братьям-армянам, которые приехали туда тридцать лет назад; у них на двоих было сто франков и ни одной пары запасных носков.
Я видел этих братьев. Толстые, важные. Они забыли те времена, когда жили не лучше туземцев, в грязной хижине, и питались пататами и маниоком. Теперь у них несколько миллионов.
Да, в Судан приезжают ежегодно сотни армян, которые питаются пататами и маниоком и умирают от первого солнечного удара, первой тифозной бактерии или укуса мухи цеце.
Понимаете?
Некоторые из приехавших ухитряются заработать кое-какие деньги и, поверив в удачу, со спокойной душой едут поразвлечься в Европу, где спускают все, что имели.
А два армянина живут себе там, где солнце жжет беспощаднее всего, и по-прежнему лично руководят своим предприятием.
За тысячу километров от них, в Бельгийском Конго, я встречал старика-инженера, одетого в набедренную повязку, за рулем доисторического «форда», в котором всякий раз сидели, развалясь, одна-две негритянки.
Инженер этот — важная птица: более двадцати лет назад он открыл богатые месторождения золота и до сих пор возглавляет их разработку.
В Англии у него жена, которой он посылает деньги на жизнь. Сам он за все время ни разу не наведывался в Европу.
Как бы ни пекло солнце, он разгуливает с непокрытой головой: в каждой деревушке в радиусе ста километров у него есть хижина. В каждой хижине живут три-четыре туземки, к которым он поочередно наведывается.
Он не бывает в клубе. Не желает видеть белых. Не знает, сколько у него детей…
Он очень богат…
В Убанки я встретил еще одного человека, француза — в настоящее время он владеет землей, по площади, равной трем или четырем департаментам. Он из Бельвиля, работал там простым механиком.
На его фирму трудятся тысячи негров, десятки белых.
А сам он, старый и немощный — ему ампутировали ногу, — не вылезает из коляски мотоцикла; в сопровождении трех негров он с хлыстом в руке разъезжает из селения в селение и присматривает за работниками.
Впрочем, я мог бы рассказать вам не меньше, а то и больше историй о людях, которые приезжали в Париж, Лондон или Нью-Йорк, не имея за душой ни гроша, а теперь они — пивные, сигарные или автомобильные короли.
Везде бывают приключения, и всюду есть свои неудачники. Точно так же, повторяю, повсюду есть жандармы и финансовые инспекторы.
Несколько месяцев назад, когда я был на Галапагосских островах, в руки мне попали бумаги доктора Риттера, который умер там вскоре после исчезновения баронессы Вагнер и Филипсона.