Со смехом и шутками подоспела компания матросов со «Стенли». Они тоже присоединились к остальным.
Тщеславию Джимми От-Уха-До-Уха льстило, что этот старик, который в авторитете у всей портовой братии мира, выделяет его из прочих и даже пригласил к своему столику.
Грязнуля Фред задумчиво разглядывал колечки дыма, взбалтывал отвратительное красное пойло в стакане…
– Выслушай меня, Джимми, и вы, парни, тоже! Недолго мне осталось морскую воду мутить. Вам и без меня хорошо известно: кто всю жизнь на морях-океанах провел, тот загодя свою смерть чует. С вами, наверное, тоже так бывало: ясный, погожий день, на воде не то что волны, даже ряби, и той нету, все тихо-мирно… Ан, нет! Боцман со штурманом вдрызг разругались, снасти запутались, хоть обрубай, сколько рому ни пей, не берет, да и только, никак не окосеешь… покуда наконец кто-нибудь из матросов не обронит: «Ох, не к добру все это!» А к ночи и впрямь губительный шторм налетит, или в грузовом трюме от жара спрессованная угольная пыль загорится. Хорошо, если хоть кому-то из команды удастся на шлюпке до берега добраться.
Грязнуля Фред выдержал паузу. Смел со стола табачные крошки в ладонь.
К столпившимся вокруг Фреда матросам подошли Мартин и Офелия Пепита. В тяжелой, давящей тишине слышались лишь жужжание москитов и сдерживаемое дыхание испуганных моряков.
– Плесни джина! – не выдержал наконец Рыжий Васич.
– Постой, Мартин! А вы садитесь, ребята! Сегодня я плачу за выпивку! – торжественно заявил Капитан.
Присутствующие побледнели и переглянулись.
Слухи о невероятном событии еще долгие месяцы спустя передавались из уст в уста. Те, кто не видел этой сцены, отказывались верить услышанному, но факт остается фактом: впервые в жизни Грязнуля Фред выставил матросам выпивку! Не исключено, что он и вправду болен, возможно, даже при смерти, но что старик не в своем уме – это уж вне всякого сомнения.
– С чего это ты так расщедрился? – сочувственно поинтересовался Рыжий Васич.
Грязнуля Фред не ответил. Резкий порыв ветра сотряс окна. Странный, невесть откуда налетевший ветер в тихую, теплую ночь… это всегда дурное предзнаменование. Нечто неясное, зловещее словно бы зависло в воздухе.
– Слушайте, что я вам скажу, – наконец негромко проговорил Капитан. – Завтра Грязнуля Фред отправится в последнее плавание и больше ни в одном порту-гавани никто меня никогда не увидит.
– С какой такой стати? – удивился Васич. – Не сказать, чтобы ты чихал или кашлял… Эй, Мартин, принеси-ка еще рюмашку за здоровье Фреда, либо за его хвори! Заплатишь, Фред?
– Пей сколько влезет. Мне теперь скопидомничать без надобности. И вы, парни, угощайтесь! Джимми От-Уха-До-Уха подать грогу! Да не забудь, Мартин, плеснуть туда джина, потому как Джимми такая смесь по вкусу… – Старик пристально уставился в сероватые клубы дыма, словно пытаясь разглядеть там завтрашний день. – Пейте, я плачу!
Словом, ночь выдалась какая-то призрачная и недобрая…
– Вчера мне снилось, будто бы я забрел к «Пьяному дельфину» в Порт-Саиде, – тихо, неспешно повел рассказ Фред. – Вам ведь хорошо известно, что недавно в Порт-Саиде в кабак наведались три паломника-индуса с парусника «Бригитта», и один из них вскорости окочурился от бубонной чумы. А потом оказалось, что паломники прятали на «Бригитте» четырнадцать покойников, умерших от чумы!
Эта страшная история всем была хорошо известна. Во всех газетах о ней писали. Поднялась ужасная паника! Корчму подпалили, а парусник сожгли в открытом море.
– Эти олухи собирались плыть с трупами аж до самого Ганга, – подхватил гориллообразный Борк.
– Ну так вот, мне и приснилось, будто бы «Пьяный дельфин» стоит себе как ни в чем не бывало и я направляюсь прямиком туда. В Порт-Саиде ночь, на улицах ни души, и окна все до единого темные. Только звуки флейты резкие доносятся. Я-то сразу смекнул, что к чему: знать, Зеленая Рожа где-то поблизости ошивается, он всегда играет на флейте перед штормом или если какому судну затонуть суждено.
Слушатели согласно кивали.
– Так оно и было. Зеленая Рожа подстерегал меня у «Пьяного дельфина» и зазвал играть в кости. Да все вы его видели под Южным Крестом – и больше нигде, и всегда неподалеку от места недавнего кораблекрушения.
Известное дело, видели. Филипп Язык-Без-Костей однажды даже разговаривал с ним. Кто ж не знает Зеленую Рожу? Знаменитый призрак, физиономия зеленая, как трава, заместо носа темный провал, глаза желтым светом отливают, да еще и подмигивают, точно огни маяка, а сам дует в длинную жестяную дудку, неуклюже перебирая костяшками. Одежка на нем черная, в чем в гроб положили, кромкой плесени оторочена, вроде как в старые времена наряды украшали. Видали, видали мы Зеленую Рожу! Небось не малые ребятишки собираются по ночам в «Вышибалах»!
– А чуть погодя, – продолжил Капитан, уставясь перед собой, – заявился и русак Муравьев, мой давний добрый приятель, которого прошел год в Пернамбуку вздернули.
– Ох, не к добру это!.. – пробормотал горилла Борк.
– Стали мы играть в кости, и Зеленая Рожа выиграл.
– Как он бросил?
– Поднял стакан над головой, – с подавленным видом прошептал Грязнуля Фред.
Присутствующие сочувственно смотрели на него. В таком разе старику кранты! Он ведь тоже всего лишь человек. Вернее, не совсем. Но в данном случае неважно, тут любого пожалеешь… Лицо Капитана вдруг заволокло облаком табачного дыма, словно после спектакля опустился занавес.
– Ему все время мало выпадало, – продолжал Фред совсем тихо, – а когда я метнул, кость треснула.
Ясное дело, Капитану конец!
– Тут и рассвет наступил. Муравьев на окно показывает, а Канал пустой, будто перед концом света. И только единственная развалина о двух трубах плывет. Ну, я сразу и смекнул, что это «Бригитта»!
Скованные ужасом матросы молчали. Душная кабацкая вонь сгустилась – нахлынувший с приливом морской туман прижал к земле испарения. Капитан Фред вновь разжег трубку и, подняв голову, выдыхал клубы дыма. Привычным движением теребя бородку, он продолжил рассказ.
– На борту стоял гроб. Огромный-преогромный! В гробу лежал я, только был я такой длиннющий, как сам парусник… И точно знал, что на сей раз Грязнуле Фреду не отвертеться.
Потрясенные слушатели не решались слова вымолвить.
Мартин залпом опрокинул полстакана рому. Джимми От-Уха-До-Уха напряженно думал, обуреваемый противоречивыми чувствами: «Правду говорит старый плут или опять втирает очки?»
– Затем Зеленая Рожа с гнусным смешком потрепал меня по плечу, сгреб валявшийся на столе остаток моих дней и пропал. Вот такой мне был сон… Муравьев виделся как-то невнятно, на меня пялился из-под мышки – там он теперь носит голову. «Пора, Фред», – сказал он мне на прощанье… Последний раз мы с ним вместе ходили на Фареры. Мы, говорит, с тобой еще свидимся… Тут я и проснулся. Но знаю – да и вы хорошо знаете, – что этот сон предвещает.
Да, все это знали, а потому помалкивали. Лишь Офелия Пепита негромко предложила:
– Включить вам похоронный марш?
Никогда еще Грязнуля Фред не разражался столь длинной речью. И эта его глухая, непробиваемая тоска!.. Капитана никто не любил, и все-таки сейчас матросы погрустнели. Дьявол тоже не симпатичен, однако лучше уж пусть пакостит, чем колыбельные распевает. Люди упорно цепляются за стереотипы.
Но Капитан не стал предаваться философским размышлениям. Вздохнул и поднялся.
– То, что слышали, парни, передайте другим. Грязнуля Фред вышел в плавание, хотя знал, что его дело труба. Но уж коль помирать, то на море! Недругов своих прощаю. Пускай и мне простят, ежели кого обидел. Джимми От-Уха-До-Уха не так давно запер меня в сундуке, и я двое суток проторчал в трюме. Хотелось мне отплатить ему, чтоб век помнил. Но теперь и его прощаю. Мои скитания подошли к концу. На морских волнах мне недолго качаться осталось…
Грязнуля Фред перебросил через плечо куртку, швырнул на стол деньги и ушел. На другой день его видели в порту: он поднимался на борт судна с дурацким названием: «Что новенького, господин Вагнер?».
Почтеннейшему Сан-Антонио, Альмира
Королю-управителю, Королевский дворец
(как войдешь – направо).
Уважаемый господин король, дражайшее ихнее величество королева и с любовью почитаемая Вашего Величества матушка! Писанное Вами собственноручное послание благополучно получил, о чем настоящими строками вас всех и извещаю. Как подумаешь, что, когда Вы цидульку эту сочиняли, про меня думали, аж в носу свербит и в глазах щиплет – до того прослезиться хочется. За королевскую доброту Вашу широкое мерси Вам и поклон всем нашим верным подданным.