Холмс. К какой, Уотсон? Крылов являлся как бы человеком двух эпох. Он был крупнейшим русским писателем и восемнадцатого и девятнадцатого веков.
Уотсон. Вот видите, какие затруднения! Но это только во-первых. Во-вторых же, было бы желательно...
Холмс (ему уже надоела уклончивая нерешительность Уотсона). Знаете, мой осторожный друг? Стоит ли все рассчитывать заранее? Давайте без дальних слов усядемся в Почтовый Дилижанс и доверимся опыту и интуиции нашего славного Сэма Уэллера.
Уотсон (ему приходится согласиться). Что ж, возможно, вы и правы... (Очень громко.) Сэм!!
Сэм Уэллер (отзывается издали). Сэр?!
Уотсон. Запрягайте лошадей! Мы отправляемся путешествовать по русской литературе.
Сэм (очень деловито). Пункт назначения, сэр?
Холмс. Там будет видно. Главное, правьте на столбовую дорогу. И, пожалуйста, побыстрее!
Сэм. Слушаю, сэр! «Люблю скорость», – сказал путешественник, падая в пропасть... Эй, красавцы!
Они уже в пути. Звучит веселая и безмятежная мелодия, та, которая у нас на радио всегда сопровождает в дороге Почтовый Дилижанс. И вдруг – шум, треск, лошадиное ржание и отчаянный крик Сэма Уэллера.
Тпру-
у! Стой, любезные! Эй ты, раззява! Куда правишь? Осади назад, почтеннейший! Придержи своих одров!
Кучер встречной кареты. Каких отроф? Сам расяфа! Пошел! Форт! Тай тороку, шорт попери!
Уотсон. Что такое? Кажется, мы попали не в Россию, а в Германию?
Холмс. Опомнитесь, Уотсон! С чего бы немцу в своей собственной стране говорить на ломаном русском? Нет, мой друг, Сэм Уэллер не сбился с дороги, а уж я-то сразу узнал этого забавного кучера. Это Вральман! Один из незадачливых учителей знаменитого Митрофана Простакова. И мой дедуктивный метод позволяет мне сделать заключение, что в карете, на козлах которой он восседает, едет никто иной, как не менее знаменитый герой комедии «Недоросль» Стародум.
Стародум (кряхтя, вылезает из кареты). Что, чертов басурман?.. А ну, подай руку! Опять наехал на кого-то? Разучился править лошадьми за годы-то, что бездельничал у бездельников!
Вральман. Не исфоль кнефаться, мой патюшка! Шиучи с прешним коспотам, касалось мне, што я фсе с лошатками. А теперь, клятя на лошаток, тумаю, што я фсе с коспошой Простакофой: никак не укатаешь, кута пофернут!
Стародум. Ишь, на лошадок свалил! На бессловесных-то! Вожжи бы держал крепче!.. Простите, господа! Во всем виноват мой лодырь кучер, ужо я его...
Вральман. Патюшка, прости, рати пока! Польше не путу! Последни рас!
Сэм. «Начинаю новую жизнь», – сказал мошенник, угодив за решетку!
Уотсон. Простите вашего кучера, господин Стародум! Ведь именно благодаря его неловкости мы встретили на дороге именно вас, о котором по всей Стране Литературных Героев идет слух как о воплощении разума и здравого смысла. А мне нужно суждение как раз такого человека!
Стародум (хочет, но не может скрыть того, что польщен). Мое? Что ж... Мое суждение ведь, сударь, старинное... Но об чем же?
Уотсон. Вам, конечно, знакома басня Крылова «Ворона и Лисица»?
Стародум. Басня? А разве сей господин Крылов промышляет и в этом роде? Слышно, он ходит в журналистах да ставит на театре комедии, а чтоб басни... Нет, не упомню!
Уотсон. Ах, какая жалость! Что же теперь делать? (Жалобно.) Холмс!
Холмс. Не волнуйтесь, Уотсон, я все привык предусматривать и прихватил с собой том крыловских басен. Вот, не угодно ли прочитать?
Стародум. Извольте... (Листает книгу.) Экая варварская печать! Сразу и не разберешь. Ни ятей! Ни еров! Видно, типографщики это спьяну набирали... (Бормочет под нос, читая, как говорится, про себя.) «Вороне где-то бог... Лисица видит сыр... Голубушка, как хороша... Спой, светик... Сыр выпал – с ним была плутовка такова». (Захлопывает книгу и отчеканивает решительно.) Сие пиитическое творение, сударь, противуречит здравому смыслу!
Уотсон. Неужели? По правде говоря, уж этого я как раз услышать не ожидал.
Стародум. Противуречит – и всенепременно! Судите ж сами. Кто в сем мире носит титло льстеца? Кому есть выгода и нужда льстить? Токмо существу зависимому, тому, кто унижен и побежден, кто просит милости или подаяния. Не так ли?
Уотсон (поспешно). Да, разумеется! Вы правы.
Стародум. А тут? Возможно ль сказать, чтоб лисица сия была от вороны зависима либо выпрашивала у нее подаяния? Нет! И совсем напротив того: оная лисица потешается над сущеглупой птицею; она – господин положения, и сами слова ее, восхваляющие воронью красу, суть ничто иное, как слова издевательские.
Уотсон. Какое тонкое замечание! Вы слышите, Холмс?
Холмс. Слышу, Уотсон. И даже могу добавить, что, очень возможно, Иван Андреевич Крылов не стал бы с этим спорить. Во всяком случае, есть свидетельство современника, что он однажды сравнил с этой лисицей себя самого... Вы удивлены? Но так было. Видите ли, в то время жил один весьма скверный стихотворец, граф Хвостов, человек богатый и недалекий. Так вот, Крылов рассказывал, посмеиваясь, что иной раз покорно слушает стихи, которые обрушивает на него жаждущий похвал граф, похваливает их, а затем одалживает у разомлевшего графа деньги взаймы, – Крылов вечно в них нуждался...
Уотсон. Погодите! Значит, он одобряет действия своей лисицы?
Холмс. Нет. Но по крайней мере, если бы он стоял, так сказать, на стороне вороны, это сравнение вряд ли пришло бы ему в голову.
Стародум. Всеконечно бы не пришло! А коли в начале своей басни сочинитель объявляет Лисицыны деяния гнусными и вредными, после же смеется более над вороною, нежели над лисицею, что из сего заключить можно? Токмо то, что ему не удалось свести концы с концами и, стало, согласить мораль свою с самой рассказанною историей. Более! Мы видим воочию, что ворона наказана справедливо и по заслугам ее; лисица ж сумела весьма затейливо ее проучить...
Уотсон (он в восхищении). А, Холмс? Каково? Правда, не стану скрывать: я, разумеется, не сумел бы быть таким логичным, но ведь в сущности я был прав! Расследование тут попросту ни к чему. Для него, повторяю, нет сколько-нибудь серьезного повода!
Стародум. И откуда ж было бы ему взяться? Вся беда сочинителя сей басни, что он в ней более пиит, нежели философ. А басенный род еще древние относили токмо к области философии – отнюдь не поэзии.
Холмс (словно про себя и для себя, но, кажется, не прочь, чтобы его услышали и другие). Как говорит Лессинг...
Стародум. Вы что-то изволили присовокупить, сударь?
Холмс. Нет, пустяки. Я всего лишь заметил, что точно ту же мысль доводилось высказывать великому немецкому философу и драматургу восемнадцатого века Готхольду Эфраиму Лессингу.
Стародум. Не имею чести быть в знакомстве с господином Лессингом, но коли он так полагает, сей немец бессомненно заслуживает одобрения. Не то что мой Вральман... Ну, что уставился? Полезай на козлы, тетеря! Да гляди, в канаву меня не опрокинь!
Вральман. Не песпокойся, патюшка! Полошись на ферного слуку своефо! Калоушки сфоей не пошалею, а тепя не вытам!