Раздается голос человека – молодого, но уже побитого жизнью, как бы читающего что-то вроде лекции и одновременно иронизирующего над ней и над самим собою.
«Лектор». Милостивые государи и государыни! Позволю начать мою сегодняшнюю лекцию с того, что, по мнению начитанных гувернанток и ученых губернаторш, душа есть неопределенная объективность психической субстанции...
Гена. Чего-чего?
«Лектор» (разумеется, не слыша и не слушая его). Да-с! И я не имею причин не соглашаться с этим. У одного ученого читаем: «Чтобы отыскать душу, нужно взять человека, которого только что распекало начальство, и перетянуть ремнем его ногу. Затем вскройте пятку и вы найдете искомое»...
Гена (смеется, как настоящий благодарный слушатель). Ничего, правда, Архип Архипыч?
«Лектор». Я верую в переселение душ. Эта вера далась мне опытом. Моя собственная душа за все время моего земного прозябания пребывала во многих животных и растениях. Я был щенком, когда родился, гусем лапчатым, когда вступил в жизнь. Определившись на службу, я стал крапивным семенем...
Гена. Крапивным? А это что значит, Архип Архипыч?
Профессор (нетерпеливо). Так в старой России презрительно называли приказных, попросту говоря, чиновников. Ты слушай, слушай!
«Лектор». Начальник величал меня дубиной, приятели – ослом, вольнодумцы – скотиной. Путешествуя по железным дорогам, я, милостивые государи, был, можете себе представить, зайцем!..
Голос «лектора» прерывается.
Профессор. И так далее. Я думаю, достаточно. Ну, как?
Гена (смеется). Смешно! Как это он там? Я, говорит... (Отсмеявшись.) Но только это же все так, просто в шутку!
Профессор. Конечно! Хотя, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. Вот и здесь, в этой вполне бесхитростной юмореске Антоши Чехонте по-своему сказалась писательская страсть воскрешать слова и выражения, давать им новую жизнь или возвращать старую, пробовать слово на вкус, разглядывать на свет, осязать и обонять его, в общем, относиться к нему, как к живому. Но бывает, что в подобных случаях писателям совсем не до шуток... Тебе ведь известно словосочетание: «нервы расходились»?
Гена. Кому ж оно неизвестно? Я и сам так говорю.
Профессор. Так вот послушай, как это говорит поэт:
Гена (уважительно). Это Маяковский, да?
Профессор. Угадал. Видишь, что здесь произошло? Мы произносим: «У меня что-то нервы расходились», как готовую и всем известную формулу, мимоходом, между прочим, только сообщая это собеседнику, всего-навсего информируя его. А тут...
Гена. Да уж! Тут прямо фантастика какая-то! Нервы не то что расходились, а вон что вытворяют: прыгают! Мечутся!
Профессор. Не фантастика, а поэзия. Искусство слова. И заметь, как все это действует на нас, как волнует, как будоражит, – вон даже ты возбудился; совсем не так, как подействовало бы беглое сообщение о состоянии нашей нервной системы. Потому что образ как бы развернут, раскрыт, материализован, повторяю, воскрешен. Вот что такое настоящий художник слова!.. Вообще должен сказать, что путешествие, в которое мы сегодня так нечаянно отправились, не зря оказалось путешествием все-таки никуда иначе как в литературу, хотя начали-то мы с разговора о языке. У них, у литературы и языка, связи, сам понимаешь, вообще неразрывные. И самые разнообразные. Иногда писатель берет старое, затертое выражение и дает ему новую жизнь – как в стихах Маяковского. А иной раз – наоборот. Именно писатель и рождает какое-нибудь яркое выражение, которое мы тут же подхватываем и начинаем употреблять в хвост и в гриву, пока оно совсем не сотрется и не обезличится, причем, как не слишком благодарные люди, даже не помним, кому именно этим выражением обязаны...
Гена (деловито). Например?
Профессор. Ну, допустим, все мы часто и даже слишком часто повторяем: «красная нить... эта мысль проходит красной нитью...» – и так далее. Честное слово, даже надоело! А известно ли тебе, что некогда это был очень свежий и смелый образ?
Гена. Ну да?
Он удивлен, и его можно понять: нам это тоже довольно трудно вообразить.
Профессор. Уверяю тебя! Вот отрывок из одного знаменитого романа. «В английском морском ведомстве, как мы слыхали, заведен особый порядок: все снасти в королевском флоте, начиная от самого крепкого каната и кончая самой тонкой бечевкой, сучатся так, чтобы через них проходила красная нить, которую нельзя из них вытащить, не распустив всей веревки; по этой нити можно установить на самом небольшом отрезке веревки, что она принадлежит казне...»
Гена (с пониманием). Это чтоб не украли, что ли?
Профессор (рассмеялся). Может быть... Ты слушай дальше: «Такая же нить проходит через весь дневник Оттилии, нить любви и привязанности, которая все в нем связывает и характеризует целое». (Захлопывает книгу.) Это из романа величайшего немецкого писателя Иоганна Вольфганга Гете «Избирательное сродство». Считается, что именно там это выражение употреблено впервые, и рассказывают даже, что у Гете хранился кусок такого каната с красной нитью, который подарил ему один англичанин, корабельный врач.
Гена. А я ничего этого и не знал!
Профессор. Да, можно сказать, что эта красная нить была в твоем образовании белым пятном. И если бы только она! Скажи, в каком художественном произведении впервые возникло словосочетание, которое ты тоже наверняка повторяешь время от времени: «Мы пахали»?
Гена. В каком?.. Сейчас... Эх, забыл! Помню только, что там что-то такое с мухой связано.
Профессор. Немного, но и на том спасибо. А где родились такие поистине крылатые выражения, как «разбитое корыто»? «Тришкин кафтан»? Или – «рыльце в пуху»? Тоже – «эх, забыл»?
Гена. Почему обязательно забыл? Помню! «Тришкин кафтан» – ясно, откуда. «Корыто» – тоже. А «рыльце в пуху» – это... это...
Профессор. Ну, вот что! Ты себе можешь ломать голову сколько угодно, а нам с нашими юными слушателями некогда тебя ждать. Так что уповай на них. На их сообразительность.
СЧАСТЛИВЦЕВ И НЕСЧАСТЛИВЦЕВ МЕНЯЮТ ПРОФЕССИЮ
Это путешествие, совершаемое, как скоро выяснится, не без помощи Почтового Дилижанса, начинается точь-в-точь на том самом месте, что и второе действие пьесы Александра Николаевича Островского «Лес». Место то же, и герои те же.
Несчастливцев (оглушительным басом трагика). Аркашка!