Гена. Да разве они вам товарищи?
Цыфиркин. Ежели по несчастью смотреть, то так оно и выходит, ваше благородие. Одно у нас горе. И виновник один. Ведь и меня господин Фонвизин заставил этого дуролома арихметике обучать, не схотел сыскать ученика потолковее. А окромя того... Кхм... (Запинается в смущении.)
Гена. Что – кроме того? Чего ж вы замолчали?
Цыфиркин. Да уж скажу. Турку не боялся, и тут не струшу. Может, ваше благородие, обуял меня грех гордыни, но сам суди. Конечное дело, Сидорычу Кутейкину от нашего сочинителя-командера крепче выпало, однако ж скажи как на духу: от такого-то, каким меня в комедию вставили, много ли проку как от учителя? Ну, будь даже Митрофан попонятливее, что он от меня переймет? Ась?
Гена. Вообще-то да...
Цыфиркин. То-то и оно. Ну, что бы господину-то Фонвизину старого солдата уважить? Поученее меня вывести – али рука бы не повернулась? А мне бы оно и лестно... (Тяжело вздыхает.) Нет, ваше благородие, вот и выходит, что прав Сидорыч: поношение человеков!
Вральман. Oh, ja, ja. Та! Сафершенно так! Сакласен! Фа фсем сакласен!
Гена. Ну вот, и этот прорезался... А уж вам-то на что жаловаться? Вы-то как сыр в масле катались. Это ж надо: кучер учителем устроился! Обманщик!
Вральман (рассудительно). Пакати, тфае плакаротие, сачем так кафаришь? Фа-перфых, што пыло телать? Три месеса ф Маскфе шатался пез мест, кутшер нихте не ната. Пришло мне липо с голот мереть, липо ушитель...
Гена. Знаем, читали! А во-вторых – что?
Вральман. Карашо, тфае плакаротие! Ситарыч Кутейкин ферно кафарил: герр Фон-Висин тля нас, как пох, как дер готт. Састатель! Тфарец! А как он меня сатфарил? Как насфал? Фральман! Фуй! Што ест Фральман? Фрушка, фрун! То не ест шестна фамилья, а пасорна клишка. Дас ист шендлихь шпитц-наме!
Гена. Что, что? Вы понятней говорите! А то у меня и от акцента от вашего голова разболелась!
Вральман (кротко). Фот фитишь, тфае плакаротие, у тепя са тфе минуты калоушка распалелась, а я уше тфе сотни лет так кафарю. Карашо это?
Гена почему-то не отвечает.
Карашо, скаши?
Но ответа опять нет.
Тфае плакаротие! Никак ты пачифать исфолишь?.. Сафсем мой ушеник Митрофанушка са уроком!
Профессор. В самом деле, Гена, что с тобой? Что ты замолчал?
Гена (словно возвращаясь откуда-то – так глубоко он задумался). А знаете, Архип Архипыч, в этом что-то есть! В чем-то они все правы!
Кутейкин. Слава тебе, господи вседержитель! Нашелся заступник! Слышь, Пафнутьич, не одни мы теперь на сем свете!
Цыфиркин. Осмелюсь поблагодарить ваше благородие! (Прослезясь.) Я государыне служил двадцать с лишком лет, а такой ласки не видывал!
Вральман. Плакатетель! Патюшка! Та я пы са тфаи топрые слафа фею шиснь тепе кутшером слушил!
От радости они поднимают такой галдеж, в котором уже не разберешь ни одного слова и в который ни слова не вставишь. Поэтому Архип Архипович сперва пытается их урезонить, а потом, махнув рукой на эту затею, просто выключает свою машину и восстанавливает тишину.
Профессор. Да. Гена, признаюсь: удивил ты меня! Вральмана пожалел! За Кутейкина заступился! Хорош!
Гена. Вовсе я не пожалел! При чем тут жалость?
Профессор. Ах это, значит, не ты сказал, что Вральман в чем-то прав?
Гена. Я. И не собираюсь отказываться. Конечно, прав.
Профессор. Да в чем же?
Гена. Уж, конечно, не в том, что на Фонвизина обиделся. Комедия – она комедия и есть, в ней и должны быть смешные герои. Только... ведь и в комедии, наверное, надо меру знать.
Профессор. А Фонвизин, по-твоему, не знает?
Гена. Не то что не знает, а... По-моему, он в поддавки играет. Смотрите: Митрофан у него кто? Дурак? Дурак. А учителя? Тоже болван на болване. Даже Цыфиркин – он, конечно, симпатичный, но тоже ведь... Да он и сам все про себя сказал. А уж Вральман! И кучером был, и говорит так, что непонятно, как только язык не сломал, и фамилия действительно дурацкая... Но вот если бы тот же Вральман немножко другим был? Поумнее. Поученее. Как бы у него тогда с Простаковыми обернулось?
Профессор. А по-твоему – как?
Гена. Откуда я знаю? Я ж не писатель. И даже не профессор, как вы. Но уж по крайней-то мере посложней, чем в «Недоросле». А Фонвизин – он все-таки в самом деле...
Профессор. Понятно: в поддавки играет. Что ж, давай сыграем в шахматы. Я хочу сказать: возьмем и преобразим Вральмана. Перекроим его до основания. Ведь нам ни к чему, чтобы он был кучером?
Гена. Конечно, не обязательно!
Профессор. Чудесно. Полагаю, что и акцент не нужен?.. Совсем хорошо! Ну а поскольку без акцента какой же он Вральман, то и фамилию дадим другую, верно? Назовем его, скажем... Нельстецов!
Гена. Как, как?
Профессор (раздельно). Не-льсте-цов!
Гена. Да... Могли бы, конечно, и получше придумать!
Профессор. Что делать? Уж какая есть... А теперь нам остается только направить этого самого Нельстецова в гостиную госпожи Простаковой. Внимание!
Сделал, как обещал. Послушаем, что из этого выйдет.
Простакова. Прошу садиться, государь мой. А как по фамилии, я не дослышала?
Нельстецов (с большим достоинством). Я называюсь Нельстецов, чтоб вы дослышали.
Простакова. Очень приятно... Вот в чем нужда-то, батюшка. За молитвы родителей наших – нам, грешным, где б и умолить – даровал нам господь Митрофанушку. Так не угодно ль тебе взять на себя труд да и выучить его хорошенько?
Нельстецов (говорит очень церемонно). Сие мой священный долг воспитателя, сударыня!
Простакова. А скажи, батюшка, чему ж ты его учить будешь?
Нельстецов. Я бы думал образовать душу его, как надлежит дворянину.
Простакова. Вот это хорошо, батюшка! А с чего ж ты начать думаешь?
Нельстецов. С латинского языка!
Простакова. С лати... (Поперхнулась.) Да на что ж? Нешто Митрофанушке попом быть? Да еще и заморским?
Нельстецов. А разве латинский язык для попов только годен?
Простакова. Да для кого ж еще? Воля твоя, батюшка, только этот язык совсем не дворянский!
Нельстецов. А что есть титло дворянина, сударыня, сего покровителя душ, коему необходимо расчислить число жертвуемых соразмерно числу тех, для благополучия коих жертвуется?
Простакова (понимая его с превеликим трудом и по-своему). Расчислить? Так ты, стало, сынка моего и арихметике учить станешь?
Нельстецов. Нет, сударыня, сие политическое расчисление требует ума гораздо превосходнейшего, нежели надобно для вычисления математического. Можно полагать сто Эйлеров на одного Кольберта и тысячу Кольбертов на одного Монтескье...