Профессор (подсказывает, не стерпев этого надругательства над стихом).
Гена. Жуть! Представляю, как это тогда действовало! Ну, когда Пушкин это только что написал. Им небось этот медный всадник по ночам мерещился. Ведь это ж когда было? Когда люди еще в чудеса верили. В привидения, в чертей всяких... Правда, Архип Архипыч?
Профессор. А зачем гадать? Возьмем да и отправимся туда. На место происшествия.
Гена. Это какого? Когда Петр Первый за Евгением погнался?
Профессор. Да нет! Бери шире. Какое действительное происшествие описано в «Медном всаднике»? Петербургское наводнение 1824 года, не так ли?.. Это, конечно, пострашнее даже твоих пампасов, но не бойся: мы с тобой и ног не замочим. Настроим нашу машину так, чтобы попасть туда в тот самый момент, когда вода уже спадает, на улицу высыпал народ и, значит, мы непременно встретим в этой толпе того, кто нам нужен... Правда, кого именно, я и сам пока не знаю, но на месте разберемся. Согласен? Тогда в путь!
И вот они уже среди толпы глазеющих на последствия наводнения – мы это понимаем по гулу голосов.
Так и есть! Смотри, сколько знакомых! Вон Акакий Акакиевич ползет в своем знаменитом капоте. А вон и майор Ковалев – ух ты, какой шустрый!.. Нет, ты только глянь: даже этот тюфяк Подколесин не утерпел, вылез из берлоги! Еще бы – такое зрелище!
Гена. А это кто? Неужели Чацкий?
Профессор. Ну да, он самый. А что тебя так удивило?
Гена. Так он же вроде москвич.
Профессор. Был москвичом, Геночка! И закаялся туда ездить. Помнишь: «Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!»
Гена. Может, нам как раз к нему и подойти?
Профессор. Соблазнительно, но... Нет, не стоит! Давай-ка лучше протиснемся вон к тем двум – видишь? – у которых в руках свежие газеты. Вот тут я чую поживу.
Гена. А кто они?
Профессор. По правде говоря, того, кто постарше, я и сам не узнаю. А уж молодой... Вглядись: это же Хлестаков!
Гена. Хлестако-ов? Что-то он какой-то непохожий. И держится как-то не так: не Хлестаков, а прямо Молчалин!
Профессор. Так ведь это тебе не какой-нибудь уездный город, а столица! Тут его никто за важную птицу не примет. Да и беседует он, как видно, со своим начальником. Во всяком случае, с каким-то значительным лицом... Ба! Так и есть! Это и в самом деле значительное лицо!
Гена. Ну да. Вы уж об этом сказали.
Профессор. Нет, ты не понял. Это, если хочешь, его имя. Кличка. Именно так и никак иначе представляет его автор. Помнишь того генерала, который в гоголевской «Шинели» наорал на Акакия Акакиевича?
Гена. Вообще-то смутно.
Профессор. Ладно, не беда!.. Уф! Вот мы до них и добрались наконец. Ну, теснотища...
А раз добрались, то и слышат – совсем вблизи – два голоса: один – вальяжно-вельможный, другой – нагловато-подхалимский.
Хлестаков. А вот-с, ваше превосходительство, как о сих событиях здесь пишут: «Первые лучи солнца, озарив печальную картину разрушения, были свидетелями благотворения и сострадания. Попечительное правительство тотчас приняло меры к доставлению убежища, пищи и покрова несчастным, лишившимся своих жилищ. Дом господина военного губернатора, бывший всегда приютом сирых и злополучных, сделался надежным пристанищем всех требовавших скорой помощи...» Каков слог, не правда ли, ваше превосходительство?
Значительное лицо (снисходя и к Хлестакову и к слогу). Да, слог ничего, недурен. Сочинитель чувствительно изображает.
Хлестаков. Да ведь кто сочинитель-то, ваше превосходительство! Сам Булгарин! А уж он... Я с ним очень знаком, так он, бывало, положит мне руку на плечо: «Эх, скажет, Иван Александрыч! Трудно, брат! Ночей не спишь, все норовишь почувствительнее написать, а для чего? Единственно ради того, чтобы начальство про свои благие деяния наичистейшую правду узнало!»
Лицо. Да, он ничего, он благонамерен... Однако ж, братец, читай далее!
Хлестаков. Виноват, ваше превосходительство! (Читает торжественным тоном.) «Множество благодетельных людей поспешило на места, претерпевшие более прочих от наводнения. Жители всех сословий с благородною неустрашимостию подвергали опасности собственную жизнь свою для спасения утопающих и их имущества...».
Гена. Смотрите, Архип Архипыч, а у Пушкина ничего этого нет!
Профессор. И быть не могло. Такие казенные восторги источали, только писаки вроде Булгарина. А в «Медном всаднике», наоборот, иная картина. Суровая. Даже беспощадная. Словом, правдивая... Помнишь?
Заметь, Гена!
Гена. Да уж! Совсем другое дело!
Профессор. Еще бы! Да и власти в поэме изображены совсем не так сладко, как у Булгарина. Сам царь Александр и тот представлен растерянным и бессильным...
Значительное лицо (прислушавшись к ним, Хлестакову). Что за люди?
Хлестаков. Где-с? Эти? Не могу знать, ваше превосходительство!
Лицо. Ну так узнаем... Милостивый государь!
Профессор. Простите, вы меня?
Лицо. Да-с! Вас! Моего слуха коснулись ваши возмутительные речи. Как смеете вы клеветать на добродетельное петербургское население, обвиняя оное в бесчувствии холодном, тогда как оно, все как есть, охвачено одним благонамеренным порывом?
Хлестаков. Именно так, ваше превосходительство! Охвачено! Мой, ваше превосходительство, крепостной человек Осип, уж на что, можно сказать, простой мужик, а и он охвачен!
Гена. У-у, подхалим! Небось перед городничим не так распинался!
Лицо. Кто внушил вам эти мысли, милостивый государь? И кто облек клевету в какие-то ничтожные, пасквильные стишки?
Гена. Ничтожные? Ничего себе! Это «Медный всадник» ничтожный?
Лицо. Что за «Всадник»? Хлестаков, ты не знаешь?
Хлестаков. Никак нет, ваше превосходительство! Впервые слышу!
Гена. Ну и ну! Может, вы вообще про Пушкина не слыхали?
Лицо. Отчего же? Он в юности, помнится, премилые стишки сочинял. Леда... Дорида... Киприда... «Спеши любить, о Лила, и снова изменяй!..» Этакий был шалун, хе-хе... Помнишь, Хлестаков?
Хлестаков (обрадовавшись случаю и похвастаться и подольститься к начальству). Как же-с, ваше превосходительство! Я ведь и с Пушкиным на дружеской ноге! Бывало, скажешь ему: «Ну что, брат Пушкин?..»