Первый ткач. А я что вам сказал, ваше величество? Неужели вы могли подумать, что я вас обману? Я же собственной головой поклялся!
Второй. Вот камзол... А вот и кафтан... Все, ваше величество!
Придворные (вразбивку и хором). Боже, как идет!.. Как чудно сидит!.. Сшит точь-в-точь по фигуре короля!.. Я не вижу ни одной морщинки!.. А я – ни одной складки!.. Браво! Браво! Браво!
Гена (смотрел, смотрел и не выдержал). Эх вы! Всё боитесь, что вас за дураков примут, а сами и доказали, что дураки!
Министр. Боже мой! Так я и знал! Уста младенца, как всегда, изрекли истину!
Гена (обидевшись). Это кто же тут младенец, интересно знать? Я, что ли? Да вы знаете, сколько мне...
Профессор. Тихо, тихо, Гена! Ничего обидного про тебя не сказали, всего-навсего подтвердили, что ты прав. И вообще больше нам с тобой здесь делать нечего.
Оставляют короля, придворных и ткачей самих разбираться, что там у них произошло. Но, и оставшись наедине с Архипом Архиповичем, Гена все еще кипятится.
Гена. Младенец! Тоже нашел младенца! Сказал бы я ему, если бы...
Профессор. Говорю тебе: успокойся! Главное, что ты, я вижу, узнал эту мудрую и веселую сказку...
Гена. Конечно, узнал! Ее каждый младенец... То есть каждый дурак... В общем, это же Андерсен. «Новое платье короля».
Профессор. Да, старый добрый Андерсен. И к тому же, надеюсь, ты понял, зачем мы очутились в этой сказке?
Гена. Кажется, понял. Действительно похоже! У Тынянова в «Подпоручике Киже» – там ведь как? Все делают вид, что перед ними не пустое место, а живой человек, потому что иначе император Павел рассердится. И здесь тоже: притворяются со страху, будто что-то на самом деле видят, и опять ради того, чтобы царь... Ну, или король их не выгнал!
Профессор. Молодец! Сообразил... Да, эта тема, как видишь, давненько волнует писателей. Что касается Андерсена, то современники видели в его сказке насмешку над одним тогдашним стихотворцем, которому очень хотелось считаться королем датских поэтов...
Гена. А у самого силенок было маловато, да?
Профессор. Не то чтобы маловато, но с Андерсеном он сравнения не выдержал. Впрочем, сам-то великий сказочник говорил, что эту смешную историю он не совсем придумал. Она была рассказана в одной испанской новелле – вообрази – XIV века. Вот как давно! Да и после Андерсена ее продолжали рассказывать, конечно, всякий раз по-своему. В «Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера она тоже... Что, вижу, не помнишь? Очень рад! (Поправляется, стараясь казаться строгим.) То есть это очень скверно, что ты плохо помнишь такую прекрасную книгу, но хорошо, что у нас появился повод в нее заглянуть!
Так они и сделали. Заглянули.
Мужской голос (очень высокомерный). Вы – Тиль Уленшпигель?
Тиль. Он самый – к вашим услугам! Если, конечно, с ним разочтутся по заслугам!
Мужчина (небрежно). Насчет расплаты не беспокойтесь!.. Итак, это вас господин ландграф Гессенский назначил своим придворным живописцем?
Тиль. Меня. Придворным или, если хотите, притворным... (Про себя, тихо.) Потому что если я чего и не умею в этом мире, так рисовать. (Вслух.) Назначил и даже заказал огромную картину, где я должен изобразить господина ландграфа в кругу его придворных. Всех до единого.
Мужчина. Значит, среди них буду и я... Эй! Что это вы так уставились на мой живот? И почему у вас текут слезы?
Тиль (всхлипывает). От сердечного умиления. С тех пор, как я расстался с моим милым Ламме Гудзаком, я не встречал брюха столь жирного, круглого, бочкообразного, набитого вкусными разностями, налитого сладкими жидкостями. Брюха, столь...
Мужчина. Хватит, черт побери! Придержите свой дерзкий язык! Так вот, любезный! Вы должны на вашей картине убавить мое... мой живот ровно наполовину!
Тиль. Был бы весьма рад услужить, но, боюсь, тогда господин ландграф убавит меня самого ровно на голову. Он строго-настрого приказал изобразить всех придворных такими, каковы они на самом деле.
Мужчина. Ваша голова – это ваша забота. Но если вы не исполните моего приказания, я велю своим слугам избить вас палками. Берегитесь!
Тиль. Слава богу, убрался... Да! Кажется, я угодил в переплет и опасаюсь, что у этой книги может оказаться плачевный конец. Ибо...
Женский голос (прерывает его размышления). Это вы – новый живописец?
Тиль. Увы, сударыня. Я!
Дама. Тогда слушайте меня внимательно. Перед вами придворная дама ландграфа Гессенского. А это моя спина – что вы скажете о ней?
Тиль. Если бы я был поэтом, сударыня, я нежно сравнил бы ее с изогнутым луком.
Дама. Приятно, что вы так галантны. Но, к сожалению, мир населен не одними поэтами, и оттого меня чаще называют просто горбуньей. Словом, я хочу, чтобы на вашей картине я была не изогнутой, как лук, а прямой и тонкой, как его натянутая тетива!
Тиль. Но, сударыня...
Дама. Я не приму никаких возражений! Если вы ослушаетесь, то мой поклонник не пощадит вашей галантности и посадит вас на свою шпагу, как цыпленка на вертел. Берегитесь!
Тиль (оставшись один). Что ж, по крайней мере я не могу пожаловаться на отсутствие выбора. Меня могут забить палками, заколоть шпагой или на худой конец отрубить голову – только выбирай! Но пока голова еще на плечах, надо задать ей работу... Думай, Уленшпигель, думай! Ты не из знатных господ, и тебе не впервой заниматься этой черной работой! Ну же, Тиль!.. Есть! Отлично, господа, будь по-вашему! Я угожу всем и всякому: и этому вислопузому и этой кривой карге. Я покажу им голую стену, пустое место и скажу: вот моя картина! Лучшая из всех картин на свете! Только, господа, у нее есть секрет: свое изображение на ней способен разглядеть лишь тот, в чьих жилах течет дворянская кровь. Если же к ней подметалась кровь простолюдина, ничего не увидите, сколько ни пяльтесь!.. Хорошую шутку сыграю я с вами, друзья мои! Вы кичитесь своим дворянством, вы не считаете нас за людей – что ж, за эту кичливость я вас и одурачу. Берегитесь!
Уленшпигель исчезает.
Гена. И что? Так все и выйдет, как у Андерсена?
Профессор. Похоже... Но так или иначе теперь ты видишь, что поразившая тебя история подпоручика Киже не одинока. В некотором смысле ее уже опередили и сказка Андерсена и «Тиль Уленшпигель» Костера.
Гена. Да, я вижу. Жалко!
Профессор. Помилуй, чего?
Гена. Ну, как же! Я-то считал, Тынянов все это сам придумал!
Профессор. Вот что тебя задело! Тогда не обессудь. Приготовься!
Сказано это так, что Гена даже слегка испугался.
Гена. К чему?
Профессор. К еще большему огорчению. Я прочту тебе одну историю из эпохи Павла Первого, заметь, действительную, невыдуманную, рассказанную современником. Слушай. «В одном из приказов по военному ведомству писарь, когда писал: «...прапорщики ж такие-то в подпоручики», перенес на другую сторону слог «киж»...»