Бертольд. Не говори так, мой добрый Франц! Не говори! Спору нет, отец твой бережлив, скупенек и сперва даже слушать не хотел, чтобы ссудить мне полтораста гульденов для моего последнего опыта. «Эх, отец Бертольд! – пенял он мне с досадою. – Коли бы ты не побросал в алхимический огонь всех денег, которые прошли через твои руки, то был бы богат». Однако ж, когда я уверил его, что на сей раз мой опыт непременно удастся, и посулил ему за то наконец расчесться с ним, а сверх того, открыть великую тайну, он раскошелился и даже...
Вот тут наконец появляется запыхавшийся Гена.
Гена. Здрасте, Архип Архипыч! Простите, я опоздал на минутку, потому что... Ой, у вас кто-то есть? Кто это?
Профессор. Не узнал? Что ж, придется знакомить заново. Это Франц, молодой поэт. А это монах Бертольд, ученый, алхимик...
Гена (церемонно). Очень приятно. Гена. (Шепотом.) А кто они? Из какой книги?
Профессор. Как? Я-то решил, что ты их просто впопыхах не признал, а ты, брат... Нет, надо объясниться, и наедине, без этих господ, – я не хочу краснеть за тебя перед ними...
Остаются одни.
Что же это такое, Гена? Мало того, что ты опоздал... (Грозно.) Кстати: чтобы это было в последний раз! Обещаешь?
Гена. Слово даю! (Честно подумав.) Ну, в крайнем случае – в предпоследний.
Неизвестно, говорит ли он искренне или хитрит, но как бы то ни было, давая свое слово, он ничем не рискует (как, между прочим, казалось еще одному участнику этого путешествия, но уж о нем, о его слове и заодно о том, почему всего лишь «казалось», вы узнаете чуть позже), ведь путешествие, которое совершают сейчас Архип Архипович и Гена, именно предпоследнее в этой книге.
Профессор. Смотри!.. Словом, мало того, что ты опоздал и я был вынужден начать один, без тебя, так ты еще вдобавок Пушкина плохо знаешь!
Гена. Я? Пушкина? А он тут при чем?
Профессор. При том, что и Франц и Бертольд – герои одной из его пьес. Правда, неоконченной, однако...
Гена (облегченно). Ах, неоконченной? Тогда чего же вы от меня хотите? Я ведь не ученый какой-нибудь вроде вас, я всякие там черновики и комментарии не изучал!
Профессор. Ну, ну, не отговаривайся! Эта пьеса давным-давно входит во все собрания сочинений. И, кстати сказать, считается замечательнейшим произведением. Знаешь, как оценил его еще Чернышевский?
Гена (угрюмо). Издеваетесь, да? Откуда ж мне знать, если я самой этой пьесы не читал?
Профессор (рассмеявшись). Ах, извини меня, Гена, за то, что я хорошо подумал о твоих знаниях!.. Что ж, тогда послушай. Видишь ли, один из исследователей Пушкина выразил мнение, что эта его пьеса – «не настоящее произведение, а только остов произведения...»
Гена. Ну? Видите? Исследователь – и то вон что сказал! А вы хотите, чтобы я...
Профессор. Сейчас я хочу одного: чтобы ты дослушал... А Чернышевский возразил: «Решаемся даже сказать, что не жалеем о том, что «остов произведения» не был обработан, не подвергся перекраиванию, развитию и распространению в объеме... Не укажи нам на мысль о необработанности сам Пушкин, мы должны были бы думать, что даже он сам не мог бы ни прибавить, ни изменить тут ни одного слова, не испортив или не ослабив своей прекрасной драмы»... Видишь, как высоко оценил Николай Гаврилович пушкинские «Сцены из рыцарских времен»!
Гена (встрепенулся). Как вы сказали? «Из рыцарских»?
Профессор. Ну да. Именно так называется последняя и неоконченная драма Пушкина. Вернее, так ее потом назвали издатели – сам Пушкин не успел ее и озаглавить... А собственно, чему ты так обрадовался?
Гена. Вы еще спрашиваете! Я же вот как люблю про рыцарей читать! Про Айвенго там... Про Ричарда Львиное Сердце...
Профессор. Добавь: про Дон Кихота!
Гена. А что? Хоть бы и про него тоже! Эти рыцари – они такие смелые были! Такие благородные!
Профессор (с не очень понятной Гене иронией). Такие учтивые!
Гена (с вызовом). Да! И учтивые! Вежливые. Или, по-вашему, Айвенго и Дон Кихот грубияны какие-то?
Профессор. Нет, Геночка, конечно, нет... Но знаешь, что я подумал? Раз уж тебе, как я понял, хочется встречи именно с такими рыцарями, то не лучше ли просто-напросто вновь стать к пульту, повернуть рычаг исполнения желаний и – пожалуйста! Все будет так, как тебе хочется и как нравится!
Гена. А можно? Тогда спасибо! (Орудует у пульта.) Значит, так... Так... И так!
Звонко поют трубы герольдов. И звучит песенка рыцарей.
Рыцари.
Первый рыцарь. Благородный сэр! Осмелюсь ли я просить вас принять мой вызов?
Второй рыцарь. О, это слишком большая честь для меня, благородный сеньор! Но я не смею огорчить вас отказом!
Первый. В таком случае, достопочтенный рыцарь Незакатной Луны, я предоставляю вам право первого удара!
Второй. Никоим образом, преславнейший рыцарь Розы Без Шипов! Соблаговолите напасть первым вы!
Второй. Нет, вы!..
В общем, стараются перелюбезничать друг друга – совсем как Манилов и Чичиков, уступающие один другому право первым пройти в дверь. Возможно, это сравнение пришло в голову и Гене: иначе с чего бы он сам выключил машину и прекратил эту сцену?
Профессор (не без иронии). Ах, ты уже насладился зрелищем учтивости и благородства? Чудесно! А уж теперь, извини, будет не по-твоему. По-пушкински. И рыцари предстанут несколько иными...
Вновь появляется Франц.
Франц. Да разве это жизнь? Черт ее побери!.. Однако что это давеча сказал мне Бертольд? У герцога будет турнир... Ах, боже мой! там будет и Клотильда! Дамы обсядут кругом, трепеща за своих рыцарей, – трубы затрубят – выступят герольды – рыцари объедут поле, преклоняя копья перед балконом своих красавиц... – трубы опять затрубят – рыцари разъедутся – помчатся друг на друга... дамы ахнут... боже мой! – никогда не подыму я пыли на турнире, никогда герольды не возгласят моего имени, презренного мещанского имени, никогда Клотильда не ахнет...
Гена. Архип Архипыч, это же опять Франц! А рыцари где же?
Профессор. Не торопи событий. Будут. Все будет.
Франц. Деньги! Кабы знал отец, как рыцари презирают нас, несмотря на наши деньги...
Альбер. А, это Франц! На кого ты так раскричался?
Профессор. Ну, вот тебе и рыцарь. Альбер! Прошу любить и жаловать... Если, конечно, захочется.