— «Сьеррахимера, площадь Девяти чудовищ, дом синьора Кактуса, ему самому в собственные руки».
Всё это было довольно-таки загадочно — ведь в конверте ничего нет, что же следует вручить в собственные руки? Но моя бесценная Единичка расшифровала и эту загадку! Она обнаружила такое… такое… Но о том, что она обнаружила, пока молчок! По крайней мере до тех пор, пока мы не приедем в Сьеррахимеру и не познакомимся с этим Кактусом-Макактусом. А пока — верьте мне на слово — всё идёт отлично! И я от счастья чувствую себя на десятом небе, как любят говорить наши современные ученые. Почему они так говорят, я, признаться, толком не знаю. Но сейчас мне, право же, не до того. Скорей, скорей в Сьеррахимеру!
СЕДЬМОЕ ЗАСЕДАНИЕ КPM
предполагалось сделать недолгим. Во-первых, потому, что в очередном послании Магистра заключалась всего одна математическая загадка. Во-вторых — и это главное, — у нас были билеты в кино, и президент очень боялся, что мы опоздаем. Потому, кстати, и собрались у Севы, который жил недалеко от кинотеатра.
Нулик яростно затряс колокольчиком и предложил сперва пробежать галопом по мелочам, а затем уж заняться серьезной математикой. Если же на это времени не хватит, ничего не поделаешь, соберёмся ещё раз.
— Здесь тебе не скачки, — запротестовал Олег. — Либо работать как следует, либо…
— Как следует, как следует, — торопливо согласился президент, — только в темпе! Ничего другого я и не думал. Кому слово?
Таня подняла руку.
— Не беспокойся, я в темпе. Магистр совершенно напрасно исправил даты жизни Ломоносова числа под его портретом были абсолютно верные. Ломоносов родился восьмого ноября по старому и девятнадцатого по новому стилю, а умер четвёртого дробь пятнадцатого апреля.
— Ну тут ты меня не собьёшь! — замотал головой президент. — До тринадцати я как-никак считать умею. Ведь старый и новый стиль расходятся на тринадцать дней!
— На тринадцать, — согласилась Таня. — Но только в нашем, двадцатом веке. А в восемнадцатом, во времена Ломоносова, разность эта равнялась одиннадцати, а не тринадцати дням.
— Это почему же? Проценты, что ли, набежали?
— Вроде того. И набежали они потому, что Земля, обращаясь вокруг Солнца, никак не успевает сделать полный оборот ровно за один календарный год, то есть за 365 дней. Она всегда чуть, самую малость опаздывает. Вот и получается расхождение.
— Но ведь можно бы сделать иначе, — сказал президент. — Попросту чуточку удлинить год!
— Можно, но тогда в году было бы не целое число дней. Не триста шестьдесят пять, а триста шестьдесят пять и две тысячи четыреста двадцать две десятитысячных.
— А что это выходит в часах? — заинтересовался Нулик.
— Возьми да подсчитай.
— Что ты! — ужаснулся малыш. — Мы тогда наверняка в кино опоздаем.
— Так и быть, скажу сама, — смилостивилась Таня. — Так называемый тропический год или промежуток между двумя весенними равноденствиями, в течение которого сменяются все времена года, равен трёмстам шестидесяти пяти суткам, пяти часам, сорока восьми минутам и сорока пяти и шести десятым секунды.
— Триста шестьдесят пять с хвостиком! — хихикнул Нулик.
— С хвостиком длиной почти в четверть суток. А хвостик этот за четыре года превращается почти в сутки. Потому-то к каждому четвёртому году добавляют ещё один, триста шестьдесят шестой, день.
— А, знаю! — вспомнил президент. — Этот год называется високосным.
— Правильно, — сказал я. — И придумали его римляне. Новый календарь в 46 году до нашей эры ввёл римский император Гай Юлий Цезарь. Потому и календарь этот на зывается юлианским.
— Да ведь и само, слово календарь тоже идёт от древних римлян, — сказал Сева.
— Да, календами у них назывались первые числа каж дого месяца, — подтвердил я. — Отсюда и календарь.
— Что и говорить, новаторы эти римляне! — философствовал Нулик. — Захотели и придумали новый календарь.
— Не радуйся, — охладила его Таня. — Через некоторое время этот новый, юлианский календарь тоже устарел.
— Почему? — искренне огорчился Нулик. Сева сделал глубокомысленное лицо.
— Сэ ля ви, как говорят французы. Такова жизнь. Сегодня — новое, завтра — старое.
— И когда только ты кончишь паясничать! — рассердилась Таня — Нет, чтобы объяснить ребёнку по человечески.
— Можно и по-человечески! — согласился Сева. — Я покладистый. Видишь ли, ребенок, введение високосного года, конечно, уменьшило расхождение между тропическим и календарным юлианским годом. Но разность между ними всё же оставалась и из года в год накапливалась, только уже в другую сторону. Ведь расхождение за четыре года составляет не 24 часа, а чуточку меньше. Так что, введя в високосном году лишние сутки, римляне малость переборщили. Оттого к концу шестнадцатого века нашей эры накопилось 10 неучтенных дней.
— И тогда придумали новый стиль! — догадался Нулик.
— Угу! В 1582 году папа римский Григорий Тринадцатый ввёл новый календарь, который, сам понимаешь, назвали…
— Григорийским, что ли? — неуверенно предположил президент.
— Почти так. Григорианским. И в том удивительном году после четвёртого октября наступило не пятое, а сразу пятнадцатое октября. За одну ночь люди постарели сразу на 10 суток.
— Фантастика! — восхитился Нулик. — И после этого все сразу перешли на новый стиль.
— Вовсе нет, — сказала Таня. — Многие страны продолжали жить по Старому календарю. Между прочим, и Россия. На новый, григорианский стиль летосчисления мы перешли только после Октябрьской революции. Для этого был издан специальный декрет, и после тридцать первого января 1918 года вместо первого февраля сразу наступило четырнадцатое.
Шаловливая мордашка Нулика вдруг стала серьёзной.
— Прошу прощения, но что-то тут не так. Допустим, папа, или как его там, перешёл на новый стиль. Но расхождение-то от этого не исчезло! Оно ведь и дальше продолжает накапливаться.
Замечание президента мне очень понравилось.
— Черепушка у тебя варит не хуже, чем у папы римского, — сказал я. — Хотя проект календаря, собственно, разработал не он, а итальянский астроном Алоизий Лилио. Впрочем, и юлианский календарь разработал александриец Созиген, а вовсе не Юлий Цезарь. Но это я так, к слову. Так вот, Лилио тоже понимал, что расхождение между юлианским и григорианским календарями будет продолжать накапливаться, и потому ввел в свой календарь ещё одно усовершенствование. Он предложил все годы, номера которых делятся на 100 — кстати, они называются вековыми, — не считать високосными Это 1700 год, 1800, 1900.
— Двухтысячный, — машинально продолжал Нулик.
— Нет, нет! Только не двухтысячный. Этот год остается високосным.
— Но почему же? — озадаченно спросил Нулик.
— Лилио высчитал, что за 400 лет накапливается только три дня разности. Поэтому все годы, номера которых делятся без остатка на 400, можно сохранить високосными.
— Если так, расхождение и вправду сильно уменьшилось.
— Набегает всего-навсего один денек за три с лишним тысячи лет.
— Ну, это не в счёт! Только вот что Отчего это в шестнадцатом веке расхождение было на 10 дней, а в восемнадцатом — только на 11? Ведь должно было вроде стать на 12?
— Так я же это только что объяснил! В шестнадцатом веке прибавили 10 дней. Потом наступил семнадцатый век. Пришёл 1600 год, а число 1600 делится на 400. Cтало быть, этот год и по юлианскому и по григорианскому календарям високосный. И там и тут к нему прибавляется по одному дню, и, значит в семнадцатом столетии дальнейшего расхождения между двумя календарными стилями не произошло. То же самое будет и в двухтысячном году, в двадцать первом веке. Не видать ему четырнадцатого дня как своих ушей.