стремишь свой танец.
Какой проход! В душе какой
(на предвкушенье чудной жизни
не так ли, родственник шумнобеспечный?
жизнь и ушла в чужой отчизне,
в той, где бывают девушки с киркой)
пожар сердечный!
Участник нынче монтажа
по Гоголю ты Николаю.
"Вишь ты, - сказал один другому..." Слышу.
И, помню, перед тем гуляю
с тобою, за руку тебя держа.
Ты, Гольдберг, - свыше.
"Доедет, - слышу хохот твой,
то колесо, если б случилось,
в Москву..." О, этим текстом италийским
как пятница твоя лучилась,
всходя софитами над головой,
на радость близким!
Премьера. Занавес. Цветы.
Жизнь просвистав почти в артистах,
о спи, безгрезно спи, зарыт талантец
хоть небольшой в пределах льдистых,
но столь же истинный, сколь, дядька, ты
неитальянец.
9 июня 2002
По Кировскому
Свидетель воздуха я затемнений
различной степени, особенно
когда изрядна морось в городе камней.
И вдруг "ко мне!" услышишь, - незабвенно
косым она прыжком - с хозяином.
"Все на круги..." - неправда мудрости.
Ведь что ни миг - то в освещении ином.
И в этом жесточь совершенной грусти.
Дворы, дворы. Куда ни глянь - дворы.
Выходишь заполночь, - иди, тебя
ждут разбегающиеся раздоры
над головой лиловых облаков, рябя.
В кустах глаза бутылочьи привиделись,
склянь чеховской, разбитой, колкой.
Какой счастливой, жизнь, ты выдалась,
столь, сколь (глянь-склянь) недолгой.
С последней точностью внесет поправки
пусть память, выплески домов распознаны
в документальной ленте Карповки,
отсняты отсветы и тени дна расползаны.
То увеличиваясь тенью в росте,
то со стены себе ложишься под ноги,
проход непререкаем в достоверности
своей, небытие немыслимо, на ветках боги.
16 июня 2002
В сторону Дзержинского сада
Льву Дановскому
По-балетному зыбки штрихи
на чахоточном небе весеннем.
Где то время, в котором стихи
сплошь казались везеньем?
Где Дзержинский? Истории ветр
сдул его с постамента. О, скорый!
Феликс, Феликс, мой арифмометр,
мой Эдмундович хворый.
Мы с тобой по проспекту идем
между волком такси и собакой
алкаша. Дело к мартовским идам.
Ида? Что-то не помню такой.
Где Дзержинский? Решетка и ржа.
Глазированные в молочном
есть сырки, златозуба кассирша.
Отражайся в витрине плащом.
Мы идем с тобой мимо реальных
соплеменников, рифма легко
нам подыгрывает с мемориальных
досок - вот: архитектор Щуко.
Мы с тобой - те, кто станет потом
нашей памятью, мы с тобой повод,
чтобы время обратнейшим ходом
шло в стихи по поверхности вод.
Вот и пруд. Так ловись же, щуко,
и дзержись на крючке, чтобы ида
с леденцами за бледной щекой
розовела в прекрасности вида.
Чтобы северный ветер серов
нас не стер, не развеял, стоящих
у моста, за которым есть остров,
нас, еще настоящих.
23 июня 2002
Мотив
Лампу выключить, мгновенья
дня мелькнут под потолком.
Серый страх исчезновенья
мне доподлинно знаком.
В доме, заживо померкшем,
так измучиться душе,
чтоб завидовать умершим,
страх осилившим уже.
День, как тело, обезболить,
все забыть, вдохнуть покой,
чтоб вот так себе позволить
стих невзрачный, никакой.
1 июля 2002
* * *
День многодолгий,
длящийся нещадно,
солнечно, чадно.
Вон летит махаон,
врачеватель соцветий,
навевающих сон.
Зеленоколкий
куст-шиповник в клети
бликов, как в меди.
Пес празднобродный
у корней и скрипы
дерева липы.
Лучник выйдет на двор
и стрелою сиянье
расстреляет в упор.
Замри, свободный
узник ожиданья,
как изваянье.
Там тонет старец
с мифами тридцатых
в своих развратах.
Он растлитель (в поддых
нам - молочницу славит)
воинов молодых.
Топыря палец,
он ее буравит,
сейчас заправит.
Медленье роста,
привыканье к людям,
коими будем.
В мутной банке мальки.
Чувства, кроме томленья,
мне еще велики,
не жалят остро.
Жажда жизнетленья
ждет утоленья.
Дыша поодоль,
чует дрожь добычи.
Я слышу кличи.
Нет отца, чтоб плечо
мне подставил, - он с битвы
не вернулся еще,
с дальней охоты ль.
Мать, где плачут ритмы
твоей молитвы?
10 июля 2002
Три восьмистишья
Люблю появление ткани...
О.М.
1.
Сознанье брось, но резко, на охват
предмета целиком или событья,
пусть мозг увидит все, огнем объят
ночным и вспыхнув нитями наитья.
Объемен человек и зверь не плоск,
они бегут из кубиков и клеток.
Гори, воздухоплавательный мозг,
им озаряя местность напоследок.
2.
Стопа к стопе, в колодки уперев
себя, в наклоне мускульно-растущем,
бегун весь круговой трибуны рев
опережает в сбывшемся грядущем.
И лишь когда он ленточку порвет,
его догонит страх, но не успеет
на торжество свое, - небесный свод
над беглым победителем синеет.
3.
А по тому - "слова, слова, слова..."
твердившему, который медлил, зная,
что только опрометчивость права,
пусть вспыхнет по нему тьма грозовая.
Когда бы знала молния, что гром
за нею следом вломится, не стала б
расписываться огненным пером
в крушенье, на одной из верхних палуб.
16 июля 2002
Ахилл
1.
Как бы ни было точно
и со всеми подряд,
но бессмысленно то, что
боги творят.
Друг дорогой, прости, я
жив, а с тобой беда.
Плакала моя Фтия,
не доскачешь туда.
Рок тебя грубо спешил
в чужелюдном краю.
Жизнью твоей я тешил
надежду свою:
думал, обнимешь сына