Она остановилась, подумала с минуту, потом рассмеялась и сказала:
— Но ведь мы же должны были пойти туда, мы должны были быть там. Нет, это сущее несчастье!
И они пошли дальше.
То, что она сговаривалась с ним насчёт исправления их маленького проступка, что у них двоих была тайна, известная только им одним, наполнило его скрытой радостью. Ему опять захотелось сказать ей что-нибудь, повеселить её, но она утратила всякий интерес к его словам. Она уже не слушала его и всё ускоряла шаги, чтобы поспеть в музей до его закрытия. Она быстро взбежала по лестницам, мимо идущих навстречу людей, мимоходом бросала взгляд направо, налево, чтобы увидеть главнейшие художественные произведения, крикнула: «Где группа Лаокоона17? Скорее! Я хочу посмотреть её», и побежала отыскивать группу Лаокоона. Оказалось, впрочем, что в их распоряжении ещё целых десять минут, и они обошли музей несколько спокойнее.
Одну минуту ей показалось, что она чувствует на себе мрачный взгляд Кольдевина, выглянувшего из-за угла. Но когда она подошла ближе, чтобы убедиться, он ли это, он внезапно исчез, и она больше не думала о нём.
— Жаль, что у нас так мало времени, — несколько раз повторила она.
Пока они обходили первый этаж, время уже прошло, и им пришлось уходить. На обратном пути она опять разговаривала с Иргенсом и, видимо, была так же довольна, как и раньше. У подъезда она протянула ему руку и поблагодарила, даже два раза. Он просил её извинить его за то, что он помешал ей как следует осмотреть музей скульптуры, и она мягко улыбнулась ему и ответила, что ей зато было очень весело.
— До свиданья в Тиволи! — сказал Иргенс на прощанье.
— Разве вы тоже будете там? — спросила она с удивлением.
— Да, меня звали, там будет кое-кто из товарищей.
Агата не знала, что фру Ганка прислала ему письмо с убедительной просьбой приехать, и потому ответила только: «Вот как!» — кивнула головой и вошла в подъезд.
Оле уже поджидал её, она бросилась ему на шею и воскликнула с радостным оживлением:
— Какая прелесть группа Лаокоона, да и всё остальное тоже! Мало было времени, чтобы осмотреть всё как следует, в подробности, но ты ведь пойдёшь как-нибудь со мной ещё раз, правда? Ну, обещай мне! Я хочу пойти с тобой!
Когда вечером Агата и Оле шли к Тидеманам, чтобы вместе отправиться в Тиволи, Агата вдруг сказала:
— А жаль всё-таки, что ты не поэт, Оле.
Он посмотрел на неё с изумлением.
— Ты находишь? — сказал он.
И вдруг она поняла сразу, как опрометчиво поступила. В сущности, она вовсе не думала серьёзно того, что сказала, это была просто фантазия, тупая фантазия, и она горько раскаивалась в своих словах, она дорого дала бы за то, чтобы они не были сказаны. Она остановилась, порывисто обняла своего жениха посреди улицы и воскликнула:
— И ты поверил? Вот как я обманула тебя, Оле, ха-ха-ха! Послушай, ты ведь не подумал... Клянусь Богом, я не думаю этого, Оле. Так глупо, что я это сказала, но ведь ты же не допускаешь, что я хоть на минуту могла серьёзно подумать это? Отвечай мне, поверил ты моим словам? Я хочу знать.
— Да нет же, я не поверил, — сказал он и похлопал её по щеке, — ни чуточки не поверил, дорогая. Как ты можешь волноваться из-за таких пустяков, глупенькая девочка!
Они пошли дальше. Она была так благодарна ему за то, что он отнёсся к этому спокойно. Ах, он так добр и деликатен, Господи, как она любит его!..
Но эта маленькая сцена определила всё её поведение в этот вечер.
V
По окончании представления все собрались в ресторане. Вся клика была налицо, даже Паульсберг с женой. Немного позже подошёл и адвокат Гранде с Кольдевином, домашним учителем, который плёлся за ним, всё время отговариваясь и упираясь. Адвокат встретил его у входа в Тиволи и втащил его туда.
По обыкновению, разговаривали о всевозможных предметах, — о книгах и искусстве, о людях и Боге, коснулись женского вопроса, мимоходом задели Мальтуса18, не забыли и политику. Оказалось, что, к сожалению, статья Паульсберга не имела решающего влияния на стортинг, и он большинством шестидесяти пяти голосов против сорока четырёх постановил отложить рассмотрение вопроса. Пятеро депутатов внезапно так опасно заболели, что не могли принять участия в голосовании. Мильде заявил, что он переселяется в Австралию.
— Да ведь ты пишешь Паульсберга? — вставил актёр Норем.
— Ну, что же из этого? Я могу закончить портрет в два дня.
Однако между ними существовало тайное соглашение, что портрет должен быть готов не раньше, чем закроется выставка. Паульсберг поставил это непременным условием. Он не желал быть выставленным со всяким сбродом, он любил обособленность, почёт, он желал один красоваться в окне художественного магазина. Паульсберг и в этом был верен себе.
Поэтому, когда Мильде заявил, что он может кончить портрет в два дня, Паульсберг отрезал:
— Я не могу позировать тебе в ближайшее время, я работаю.
Тем и кончилось.
Фру Ганка сидела рядом с Агатой. Она сейчас же крикнула ей:
— Подите сюда, барышня с ямочкой, сядьте здесь, рядом со мной!
И, обернувшись к Иргенсу, шепнула:
— Ну, разве она не мила? Посмотрите!
Фру Ганка опять была в сером шерстяном платье с отложным кружевным воротником, шея её была совсем открыта. Весна действовала на неё, она как будто несколько похудела. Губы у неё ещё не зажили, и она постоянно проводила по ним языком, а когда она смеялась, рот её складывался в гримасу, потому что треснувшие губы болели.
Она говорила Агате, что скоро собирается ехать к себе на дачу, и надеется, что Агата приедет к ней. Они будут есть репу, сгребать сено, валяться в траве. Вдруг она обращается через стол к мужу и говорит:
— Послушай-ка, хорошо, что я вспомнила, не можешь ли ты дать мне сто крон?
— Ха-ха, ещё бы ты забыла! — добродушно ответил Тидеман. Он подмигивал, шутил и был, видимо, в восторге. — Не женитесь, друзья, это дорогое удовольствие. Вот опять сто крон.
Он протянул жене красную кредитку, и она поблагодарила.
— Но на что же они тебе нужны? — спросил он шутя.
— Этого я не скажу, — ответила она.
И, оборвав разговор на эту тему, снова принялась болтать с Агатой.
В эту минуту в дверях появились адвокат с Кольдевином.
— Ну, разумеется, они здесь, — утверждал адвокат. — Никогда не видал ничего подобного! Я хочу выпить с вами стаканчик. Эй, послушайте, подите сюда, помогите мне справиться с этим человеком.
Но Кольдевин, увидев, из кого состояла компания, решительно вырвался от него и исчез. Он посетил Оле Генриксена в назначенный день, но с тех пор опять пропадал, и никто его не видел.
Адвокат сказал:
— Я застал его здесь, у дверей, мне стало жаль его, он, по-видимому, совершенно одинок, но...
Агата сейчас же вскочила с места, побежала к двери и догнала Кольдевина на лестнице. Слышно было, как они разговаривали, и, наконец, появились оба.
Прошу вас извинить меня, — начал Кольдевин. — Господин адвокат был так любезен, что пригласил меня с собой, но я не знал, что здесь так много... что здесь такое большое общество, — поправился он.
Адвокат засмеялся.
— Садитесь, пейте и веселитесь, дружище! Чего вам спросить?
Кольдевин сел к столу. Этот деревенский учитель, седой и лысый, обычно замкнутый в самом себе, теперь принимал участие в общем разговоре. Он, видимо, очень изменился со времени приезда в столицу, он даже не оставался в долгу и отвечал, когда его задирали, хотя никто не ожидал, что он сумеет огрызаться. Журналист Грегерсен опять перевёл разговор на тему о политике, он ещё не слышал мнения Паульсберга. Что же теперь будет? И какую позицию занять по отношению к этому факту?
— Какую позицию занять по отношению к совершившемуся факту? Надо отнестись к нему так, как мужчины должны вообще принимать подобные вещи, — ответил Паульсберг.
17
Лаокоон — в древнегреческой мифологии троянский жрец. Когда греки, отступив от Трои, оставили её стен огромного деревянного коня, Лаокоон всячески сопротивлялся тому, чтобы конь был введён в город. За это богиня Афина, помогавшая грекам, наслала на Лаокоона двух змей, задушивших его вместе с сыновьями. Гибель Лаокоона запечатлена в скульптурной группе «Лаокоон» Родосских мастеров Агесандра, Атенодора и Полидора (ок. 50 до н.э.).
18
Мальтус Томас Роберт (1766—1834) — английский экономист, священник. В труде «Опыты о законе народонаселения» (1798) стремился объяснить бедственное положение трудящихся и безработицу «абсолютным избытком людей», действием «естественного закона народонаселения».