Спустившись к гавани, он заметил в одном углу набережной голову Кольдевина. Он стоял, спрятавшись за грудой ящиков, только одна голова выделялась над ними. Иргенс проследил направление его взгляда, но ничего не мог из этого вывести. Старый дурак, видимо, остановился подумать над чем-нибудь, над какой-нибудь новой сумасбродной фантазией, и смешно было видеть, как он углубился в свои мысли, подняв нос кверху. Глаза его смотрели почти прямо вверх, они были устремлены на маленькое окошко конторы Генриксена на конце склада, он не мигал и не обращал внимания на происходящее вокруг него. Иргенс было подумал подойти и спросить его, не хочет ли он повидаться с Оле Генриксеном, потом он мог бы перевести разговор на свою книгу и спросить, какого он о ней мнения. Это было бы, пожалуй, забавно, тому пришлось бы признаться, что он ценит поэзию на вес. Но какой в этом, в сущности, интерес? Ему ведь совершенно безразлично, что этот человек думает о поэзии.
Иргенс прошёлся по набережной, потом обернулся, Кольдевин всё ещё стоял на том же месте. Иргенс прошёл мимо него, вышел на улицу и хотел вернуться в город. В эту минуту из двери склада вышли Оле Генриксен и фрёкен Агата и увидели его.
— Здравствуй, здравствуй, Иргенс, — крикнул Оле, протягивая руку. — Как я рад, что встретил тебя. Спасибо тысячу раз за книгу, которую ты прислал нам! Да, ты бесподобен, ты удивляешь даже своих ближайших друзей, поэт, маэстро!
Оле продолжал говорить, сияя, радуясь успеху другого, восхищаясь то одним стихотворением, то другим, и опять благодарил за подарок.
— Мы с Агатой прочли её вдвоём, и у нас обоих билось сердце, — сказал он. — Мне даже кажется, что Агата всплакнула немножко... да, да, ты плакала, не отпирайся. Этого нечего стыдиться... Что я хотел сказать? Да! Проводи нас до телеграфа, Иргенс, мне нужно послать телеграмму, а потом пойдём в ресторан, хоть к «Саре», если хочешь. У меня, кстати, есть маленький сюрприз для вас.
Агата ничего не говорила.
— Вы можете погулять немножко, пока я буду отправлять телеграмму, — сказал Оле. — Только не сердитесь, если я несколько задержусь. Дело в том, что мне нужно захватить одно судно в Арендале20...
Оле взбежал по лестнице и исчез, Иргенс посмотрел ему вслед.
— Послушайте, я тоже должна поблагодарить вас за книгу, — сказала сейчас же Агата и протянула ему руку. Она говорила совсем тихо. — Вы не поверите, как она меня обрадовала.
— Неужели! В самом деле? Как я счастлив слышать это! — ответил он, преисполняясь благодарностью.
Такая тонкая деликатность, — она подождала ухода Оле, чтобы поблагодарить его, теперь это вышло гораздо искреннее, интимнее и непосредственнее, слова её получали для него гораздо большее значение. Она сказала, что на неё произвело самое сильное впечатление чудесное стихотворение «К жизни», она никогда не читала ничего прекраснее, нет, никогда, насколько она помнит... Но, как бы испугавшись, что благодарность свою она высказала чересчур горячо, и это может быть неверно истолковано, она прибавила более равнодушным тоном, что Оле был очарован столько же, сколько и она, большую часть стихов он прочёл ей вслух.
Иргенс сделал маленькую гримасу. Так она любит, чтобы ей читали вслух? Вот как, в самом деле?
Агата умышленно вставила в разговор имя Оле. Сегодня он опять спросил её насчёт свадьбы, и она опять всё предоставила ему. В главном они были согласны. Вопрос только во времени, и чем скорее они станут мужем и женой, тем, может быть, лучше, нет причин откладывать. Значит, осенью, по возвращении Оле из Англии, всё будет решено. Оле был сама доброта, он относился к ней с бесконечным терпением и не уставал смешно радоваться при виде её.
— И нам надо подумать о том, чтобы сделать что-нибудь в доме, — сказал он.
Она не могла не покраснеть, стыдно, что она до сих пор не подумала заняться делом, а только сидела с ним в конторе. Она могла бы понемножку заняться устройством обстановки, говорил Оле, присмотреть вещи, которые ей хотелось бы купить. Разумеется, ей не надо пока заниматься настоящим хозяйством... Да, всё это была совершенная правда, она ни на минуту не задумалась о доме, о хозяйстве, а только болтала с ним в конторе. Тогда она заплакала и заявила ему, что она ужасно неспособна и глупа, как пробка, да, да, как пробка. Но Оле обнял её, сел с ней на диван и сказал, что она ещё очень молода, молода и очаровательна, скоро она станет немного постарше, а время у них есть, перед ними вся жизнь. И он так горячо любит её, один Бог только знает, как горячо. У Оле у самого были слёзы на глазах, и он смотрел на неё, как маленький мальчик. Они любят друг друга, им будет хорошо вместе. Прежде всего, ни с чем не нужно спешить, она может сама назначить время и устроить всё, как ей нравится. Разногласия у них, наверное, не будет...
— А я было думал, что вы перестали интересоваться нами, поэтами, — продолжал Иргенс. — Я боялся, что мы лишились вашего интереса по какой-нибудь причине.
Она очнулась от своих мыслей и взглянула на него.
— Почему это вам пришло в голову?
— Мне так показалось. Помните тот вечер в Тиволи, когда ваш старый учитель был так суров к нам, жалким червякам. Мне показалось, что вы от души присоединялись к его мнению.
— Нет, вы ошиблись.
Пауза.
— Я бесконечно рад, что жизнь свела меня с вами, — заговорил Иргенс самым равнодушным тоном. — Я прихожу в чудеснейшее настроение духа, как только вижу вас. Какое, должно быть, счастье обладать способностью доставлять другим известную долю радости одним своим видом.
У неё не хватило духа побранить его за эти слова, он сказал их так серьёзно, что, наверное, это действительно была правда. Поэтому она ответила, улыбнувшись:
— Было бы очень грустно для вас, если бы у вас не было никого другого, кто мог бы приводить вас в хорошее настроение духа.
Видит Бог, она не хотела обидеть его, она сказала это совершенно невинно, без всякой задней мысли. Но когда Иргенс опустил голову и пробормотал: «Да, я понимаю!» — ей стало ясно, что словам её может быть придано разное толкование, и она поспешно прибавила:
— Ведь вы видите меня не всегда. К тому же теперь я скоро уеду в деревню на всё лето и вернусь в город не раньше будущей осени.
Он остановился.
— Разве вы уезжаете в деревню?
— Да. Я поеду к фру Тидеман. Решено, что я проведу лето у неё на даче.
Иргенс молчал и обдумывал что-то.
— Разве это решено, что Тидеманы поедут в деревню?— спросил он. — Мне кажется, что это ещё не окончательно решено.
Агата кивнула головой и сказала, что уже решено. Они пошли дальше.
— Да, это благо, которое для меня недоступно, — проговорил он с меланхолической улыбкой. — В деревню я не могу ехать.
— Не можете? Почему же?
Она сейчас же раскаялась в этом вопросе, — конечно, потому, что у него нет денег. До чего она неделикатна и груба всё время, просто ужасно! Она быстро сказала несколько ничего не значащих слов, чтобы избавить его от необходимости отвечать.
— Нет, когда мне хочется отдохнуть от города, я беру лодку и выезжаю на несколько часов на остров, — продолжал он всё с той же меланхолической улыбкой. — Там тоже пахнет простором.
— На остров? — Она заинтересовалась. — Ах, да, правда, остров, я ещё не никогда не бывала там. Красиво там?
— Да, некоторые места удивительно красивы, — ответил он. — Я знаю там каждое местечко. Если бы я мог осмелиться и попросить вас поехать со мной туда как-нибудь...
Это была не простая вежливость, это была просьба, она отлично слышала это. Но она ответила, что не знает... да, это было бы, конечно, очень интересно, но...
Пауза.
— Я написал там много своих стихов, — продолжал он, — я показал бы вам эти места.