Наконец, чтобы избавиться от Готлиба, помещик сказал, что готов рассчитаться с ним, что есть у него человек, который вместо него получит должную плюху, после чего Готлиб может считать себя удовлетворенным и отправляться, куда ему угодно. На это Готлиб сказал:
— Пусть этот человек даст себя испытать, ведь я тоже когда-то был сперва на испытании.
Овчар выступил, как заместитель. Готлиб посмотрел на него жалобным и насмешливым взглядом: «Это ты? Истинная правда, тебя не надолго хватит!» — взял его на руки, поднял наверх, как какого-нибудь щелкунчика и закатил ему такую оплеуху, что овчар взлетел на воздух, как мяч, брошенный мальчиком, да так и пропал.
Теперь помещик и помещица увидели, какова эта плюха; они крестились, благословляли свою судьбу и радовались, что плюха не досталась самому помещику. Готлибу они сказали: «Ну, теперь ты можешь уходить».
— Что? — заметил Готлиб шутливо, — уходить? — и не воображаю, даже и не могу этого сделать. Ведь я с вами делал условие, значит, с вами и расплата. Сейчас вы говорили, что я могу идти, куда угодно. Говорили вы это?
— Да, конечно, я так сказал, — сознался помещик, — чего же тебе еще от меня надо?
— Если так, — сказал Готлиб, — то мне угодно пойти в свою постель и оставаться у вас в имении, пока это мне нравится.
Тут помещик страшно рассердился и раскричался:
— Так и оставайся, черт возьми! Тогда я уйду! У меня нет ни малейшей охоты жить в одном месте с тобою и подвергать себя опасности, как бедный овчар, обратиться или в воздушный шар или в блуждающий по небу метеор! Бери тут все и сам обращайся хоть в самого сатану!
И вот, бывший помещик и его прекрасная половина, раздосадованные и разгневанные, отправились прочь. Готлиб стал хозяйничать; оставил у себя в услужении всех прежних слуг, привез в замок старуху-мать, дал ей позолоченную кровать с шелковым одеялом и такими же подушками, велел подавать ей лучшее вино и кушанье, чтобы она жила в радости и великолепии, как какая-нибудь графиня.
Год спустя, как-раз во время сенокоса, когда все работники и работницы были заняты уборкой сена, вдруг что-то свалилось с неба: это был овчар. Он весь год носился по свету, перелетел через все земли и через все моря, остался цел и невредим и спустился целым и невредимым, только благодаря тому, что упал на огромный стог сена, — и хорошо сделал, а не то, все смеялись бы над ним: летал, летал, носился по всей вселенной — цел оставался, попал на землю — разбился.
Вечный посох
уединенно лежащей гостинице хозяйничала вдова со своим четырнадцатилетним сыном; прислуги у ней было мало: работник да работница. Однажды в гостиницу пришел человек, очень сумрачный на вид; лицо у него было какое-то поблекшее, серое, как пепел, одежда — темно-коричневая, как только что вскопанная земля на могиле. В руках он держал посох из твердого, темного дерева. Этот посох он поставил в один из углов комнаты, в которой, кроме хозяйки и ее сына, никого не было, так как прислуга была занята вне дома.
Угрюмый путник потребовал небольшую закуску, и хозяйка пошла приготовить ее. Путник остался вдвоем с мальчиком, на которого не обращал ни малейшего внимания; он подошел к окну, выходящему на восток, вздохнул и долго стоял неподвижно, упорно смотря вдаль, через пустынную степь, расстилавшуюся перед ним.
Мальчик между тем с любопытством рассматривал посох чужестранца. На рукоятке посоха были вбиты серебряные гвозди, образующие форму креста. Гвозди сияли, как новые, и посох все более и более привлекал к себе внимание мальчика и возбудил в нем страстное желание завладеть им. Яков, так звали мальчика, боязливо оглянулся на чужестранца, неподвижно стоявшего у окна, и робко протянул руку к посоху, который стоял возле больших стенных часов в коричневом резном футляре. Яков тихонько открыл дверцы часов и тихонько схватил посох. Его рука, разумеется, дрожала, когда он дотронулся до посоха, но он все-таки взял его, поставил в футляр часов и закрыл дверцу на ключ.
Вошла хозяйка и принесла закуску. Яков прокрался вслед за ней вон из комнаты.
— Вот, извольте кушать! — сказала хозяйка своему гостю. — Да благословит Господь вашу трапезу! Садитесь же!
Чужестранец наклонил голову в знак благодарности, взял стакан, обмочил в него свои бледные губы, однако не сел. Старой женщине становилось жутко в присутствии этого человека.