Когда замарашка вошла, он пристально посмотрел на нее, но ничего не заметил, так как она была плотно закутана в свою широкую одежду.
— Приблизься ко мне, замарашка! — сказал принц. — Причеши меня, мой парикмахер еще спит!
Замарашка повиновалась, подошла к принцу и стала расчесывать его волосы. Принц дотронулся до ее одежды, которая была уже сильно поношена, и сквозь редины которой что-то блестело, как утренняя роса на солнце. Это блестело бриллиантовое платье, которое замарашка старалась скрыть под балахоном из вороньих шкурок.
— Теперь я узнаю тебя, моя любовь! — вскричал принц в восторге. — Теперь ты моя, и я твой навеки! — И он заключил в объятия свою счастливую невесту, которая призналась, что уже давно сама влюблена в него.
Перед самой свадьбой красавица-невеста выпросила у жениха милость для доброго повара, который так хорошо обходился с мальчиком-замарашкой. Повара посвятили в рыцари и сделали стольником принца; на свадебном пиру он уже не стряпал сам, как то бывало прежде, а с достоинством, украшенный орденами и звездой, собственноручно подавал кушанья новобрачным.
Портной Ганс и звери-всезнайки
удем неразлучны! — сказали друг другу портной и сапожник и отправились странствовать.
У сапожника были деньги, портной же был гол, как сокол. Оба они влюбились в одну и ту же девушку, по имени Лизочка, и каждый из них мечтал жениться на ней, как только заработает копейку, и сам станет мастером. Сапожник, по имени Петр, был злой и низкий человек; портной же, по имени Ганс, добродушный и доверчивый малый. Сначала Ганс не решался пойти странствовать с Петром, так как у него не было денег. Петр питал злобу против Ганса за то, что Лизочка чаще поглядывала на Ганса, чем на него, побоялся оставить его дома и сказал:
— Не церемонься, у меня денег достаточно, я буду платить за тебя, если бы даже у нас и не нашлось работы. Пить и есть мы будем хорошо, три раза в день. Разве это тебе не нравится?
— Есть и пить досыта, — это мне нравится! — ответил Ганс.
Оба связали свои котомки и отправились в путь. Девять дней шли они и все не находили работы. Петру не представлялось ничего подходящего, и он уговаривал Ганса идти дальше, хотя тому и предлагали кой-какую работу. Однако, на десятый день Петр заговорил так:
— Ганс, денег у меня становится все меньше и меньше; чтобы нам их еще хватило на некоторое время, придется есть и пить только два раза в день.
— Ох, ох! — вздыхал Ганс, — значит голод уже набивается к нам в товарищи? Зачем это я пошел с тобой! Голодать-то я мог бы и дома!
Петр, покупавший во время пути все запасы, наедался втихомолку, так как денег у него было достаточно; Ганс же ел и пил только два раза в день, и Петр радовался, когда у его товарища ворчало и бурчало в животе.
Прошло еще девять дней, а работа все не находилась. Тогда Петр сказал:
— Милый Ганс, моим деньгам скоро приходит конец. Право, их никак не хватит на четыре трапезы ежедневно: две для тебя и две для меня. Мой кошелек захворал чахоткой. Посмотри-ка, он худ, как червяк. С сегодняшнего дня мы можем есть только раз в день.
— Ах, ах, Петруша, — завопил Ганс, — этого я не перенесу! Я и то уж так исхудал и стал таким прозрачным, что от меня и тени-то больше не падает. Что же будет в конце концов?
— Затяни потуже свой ремень, — смеялся Петр, — приучай себя к лишениям!
— Мне кажется, что я уж и так довольно приучен к ним, — жаловался портной.
Но что же было делать? Пришлось терпеть. Ганс мужественно переносил голод, при этом каждый поймет, что телом он становился все худее и худее. Он так исхудал, что его кости стучали одна о другую, и лицо покрылось смертельной бледностью. А работы все не находилось, все мастера к тому еще говорили:
— Иди с Богом, выходец с того света! Как может такой несчастный сшить что-либо прочное, когда его собственный скелет трещит по всем швам? Положим, что портные должны быть люди худенькие и тоненькие, — это так, — но все же не такие тонкие, чтобы их вместо нитки можно было протянуть сквозь игольное ушко! Это уж не дело!
Ганс обливался горючими слезами, когда ему приходилось слышать такие слова, а мерзкий Петр ликовал втайне. Когда же прошло еще девять дней, и Ганс с голоду чуть не растянулся посреди дороги, лукавый Петр заговорил такие речи:
— Друг ты мой закадычный, как мне ни жаль и как мне ни больно, но приходится объявить тебе, что источник моих средств совсем иссяк, — теперь насчет еды и питья из булочной и из гостиницы надо позабыть.