У него бы, я думаю, челюсть отвисла. А потом я бы уладил все с Шерли — и привет. Когда я говорю «шваркнул на стол», я, конечно, не имею в виду буквально. Для этого агрегатик великоват получался. Постепенно из него выходило что-то вроде клозетного насоса с ветряным приводом. Хоть я насобирал всего, что мне надо было, но все не очень-то одно к другому подходило. Я просто вынужден был начать грубо работать. Иначе бы я до старости не кончил. Больше всего мне недоставало электрической дрели. Кроме того, мотор был, конечно, на триста восемьдесят вольт. Я думаю, от токарного станка старого образца. А в берлоге моей двести двадцать — значит, надо было еще как-то напряжение повышать. Я молил бога, чтобы мой трансформатор в порядке оказался — его я тоже на какой-то свалке откопал. Измерительного прибора у меня никакого не было — еще один гвоздь в мой гроб, старики. А раздобыть что-нибудь уже время не позволяло. Да измерительные приборы на дороге и не валяются, это не то что пара-другая ржавых амортизаторов. Они, впрочем, тоже не очень-то валялись, и не такие уж они были ржавые, но раздобыть их все-таки можно было, если постараться. Без амортизаторов я бы совсем погорел. Корпус, конечно, надо было попрочнее для такого давления. Но тут я мог на худой конец форсунку рассверлить. Струя бы толще стала, но я все равно с Масляной краски собирался начать. Часам к двенадцати мне уже позарез форсунка понадобилась — подогнать ее и все такое. Я отправился на стройку — чуть не по-пластунски полз. Я не считал, что все уже закончил и что машина так сразу и заработает. Но зато у меня впереди была целая ночь для устранения неполадок. Я несколько успокоился. Мамаша Вибау все равно теперь заявится не раньше следующего вечера. Дала мне все-таки еще один шанс. На стройке темно, как в гробу. Я нырнул под наш фургон и начал откручивать накидную гайку. А инструмент у меня для этого — один пшик: шведский ключ, да и тот весь разболтанный. И еще гайка эта идиотская— ну прямо как приросла. Я чуть наизнанку не вывернулся, пока ее расшатывал. Тут только я услыхал, что в фургоне Заремба. С бабой опять. Я вам уже говорил. Наверно, я их спугнул. Во всяком случае, когда я выполз из-под фургона, он стоял передо мной: «Н-на?»
Стоит прямо передо мной и смотрит. Правда, он стоял на свету — включил в фургоне свет. А в руках у него этот скребок наш. Я-то подумал тогда, что он просто от света щурится. Но на самом деле у него в щелках эта его ухмылка была. На таком расстоянии он просто не мог меня не заметить. Я, правда, замер и не шевелился. Мой вам совет: в таких случаях просто замереть и не шевелиться. Насколько я понимаю, Заремба был последним, кто меня видел и кто совершенно ясно понимал, что происходит.
На всем обратном пути я ни одной собаки не встретил. Весело, как в Миттенберге. Вообще Берлин после восьми — что твой Миттенберг. Все вклюнутся в телевизоры, и конец. А если и есть десяток-другой пижончиков, так они или в парках жмутся, или в кино, или тренируются — спортсмены. Ни собаки кругом.
Часам к двум ночи форсунка была прилажена. Я засадил в агрегат примерно половину всей масляной краски. Потом еще раз проверил соединение. Вообще весь агрегат еще раз осмотрел. Как он примерно выглядел, я уже говорил. С элементарной технической точки зрения он был, конечно, просто черт знает что. Но мне был важен принцип. По-моему, это и была моя последняя мысль, прежде чем я нажал на кнопку. Я ведь, идиот, в самом деле отодрал кнопку дверного звонка в моей берлоге. Я мог бы взять любой нормальный выключатель. Но я отодрал кнопку звонка, только чтобы потом сказать Адди: «Вот нажми на эту кнопку».