– Тихо теперь, Элтон, – сказал Лебедь. – Пока я поем. – Глаза водителя выпучились и потекли. Его челюсть продолжала беззвучно двигаться в пламени, как бы повторяя: «Да, да, да…»
В салоне машины бушевало пламя, черный дым поднимался из отверстия, где прежде было ветровое стекло, и от покрышек. Никакого движения внутри уже не было.
Лебедь сказал:
– Иди…
Я понимал, что он уже поел, и – о боже, боже, боже! – я испугался, потому что снова погрузился во тьму. Я ребрами почувствовал все те же удушающие объятия, которые спасли мне жизнь под мостом.
Дым, искры, вращающиеся балки моста через Тайн, снова вихрь, вихрь образов, неоновых огней, снова хлопанье этих огромных холщовых парусов, которые, как я понял, должны были быть крыльями, – и мы снова полетели.
В ночь.
Я не знал, как это возможно.
Это просто было.
На этот раз у меня не было ощущения, что меня несут и сбрасывают на землю в другом месте. Я едва переносил этот вихрь и чувствовал, что содержимое желудка стоит в горле – это был тот момент, когда страх и тошнота становятся одним и тем же ужасным переживанием, – меня едва не вырвало, когда я вдруг оказался в незнакомом переулке возле пристани. Свет пламени отражался на крышах складов вдалеке, и я слышал одинокий вой сирены пожарной машины.
Я замер и посмотрел вниз.
Неужели я цел?
Неужели то, что называло себя Лебедем, исчезло?
В этом переулке не было движущихся машин, и я понятия не имел, сколько может быть времени. Знал только, что сейчас поздняя ночь. У меня было странное ощущение, что я нахожусь на сцене. В реальном ли мире я находился? Или меня перенесли в какой-то параллельный, дьявольский? Уж не призрак ли я какой-нибудь, своего рода актер в жутком спектакле?
Я чувствовал на теле холодную как лед речную воду. Одежда еще не просохла, и ветер холодил мне кожу.
И тот же голос сказал:
– Идем… – Я хотел упасть на колени, рыдая и умоляя.
Но Тень двинулась мимо меня по переулку к реке, и я отвел от нее глаза, как прежде. Вид Горгоны превращал человека в камень. Вид Лебедя мог привести к гораздо, гораздо более печальным последствиям.
Я снова пошел за ним, опустив голову и глядя на движение подола его плаща. Я слышал звук, похожий на странное хныканье испуганного ребенка.
Лебедь сказал:
– Тихо. – И я понял, что это хнычу я.
Я сразу умолк.
– Скажи мне, Элтон, – продолжал Лебедь, идя впереди. Склонив голову, я ловил каждое его слово так же жадно, как осужденный, ожидающий помилования. – Какое мясо вкуснее? Мясо ягненка или волка? – Я не хотел обдумывать неявные смыслы этого вопроса, мне лишь хотелось, чтобы он остался доволен моим ответом.
– Мясо ягненка?
– Нет, Элтон. Ты ошибаешься. – Я снова захныкал, но Лебедь, по-видимому, этого не заметил.
– Мясо волка слаще. И я скажу тебе почему. – Мы повернули за темные здания, отгораживавшие нас от реки. Я видел неоновые огни, отражавшиеся впереди от влажной мостовой. Я не смел взглянуть на идущего впереди Лебедя.
– Ягненок сосет мать-овцу, – продолжал Лебедь все тем же душераздирающим басом. – Мать питается от земли и от того, что растет на земле. И это сладкое, Элтон. Да, это может быть сладким. Но… ох, волк. Он охотится на ягненка, убивает его и ест его мясо и пьет его кровь. И ужас ягненка – в этой крови и в этом мясе. Так что разве ты не согласен, Элтон, что кровь и мясо волка – того, кто охотится на ягненка, – гораздо слаще? – Мы дошли до здания, которое своими неоновыми огнями отражалось в воде. В луже у моих ног отражалась красная неоновая вывеска. Она была перевернута, и сначала мне показалось, что она написана на иностранном языке. Потом я понял: «Ресторан Можжевельник».
– Зайдем сюда, – сказал Лебедь, остановившись.
Я тоже остановился.
Его тень затемняла неоновую вывеску в лужице, чуть подернутой рябью. Сначала я подумал, что он – или оно – собирается пойти дальше. Я пошел было вперед, но сразу остановился.
Лебедь не сдвинулся с места.
Но что-то случилось с его тенью.
Рябь на луже усилилась, хотя ветра не было. Когда рябь пропала вовсе, я понял, что с существом, взявшим меня, по сути, в плен, что-то случилось. Я по-прежнему не мог его как следует рассмотреть, но видел краем глаза его самого, а также его отражение в луже. Лебедь изменился. Он как-то сжался и теперь вовсе не был значительно больше обычного мужчины – теперь мой спаситель стал вполне обычного роста.