Она провела языком по зубам, потрогала им проволоку и сумела снять ее – послышался влажный стук металла о зубы. Но оставалось что-то еще: ее клыки стали больше и изменили форму. Она языком различила на них прохладные гладкие места и острые грани. Потрогала кончиком языка одну из таких граней, почувствовала вкус железа и вообразила кровь как красное цветение.
Она открыла рот пошире и почувствовала вес на губах, которые свесились в полость рта, повернула голову и сплюнула. Назубник выпал. Проволока, неохотно ослабив хватку на зубном ряде, с тихим «шлеп» выпала на то мягкое, на чем она лежала. То, что прикреплялось к клыкам, держалось на них так прочно, что она уже не пыталась снять это после первого пореза.
– Это подождет, – подумала она.
Изабель пошевелила головой, и то, что отягчало глаза и лицо, также сдвинулось. Она пошевелила головой сильнее, и эта тяжесть с лязгом и звяканьем свалилась туда же, куда и все остальное. На чем бы она ни лежала, это было мягкое, но сжимавшееся под тяжестью ее тела. Сколько она находится здесь?
И где она?
Изабель открыла глаза, хотя ресницы склеились от сна. Она энергично поморгала, но, даже широко раскрыв глаза, видела лишь черноту. Она снова закрыла глаза и стала медленно дышать, чтобы успокоиться, но дыхание участилось и сделалось поверхностным, когда она поняла, что в воздухе пахнет тленом.
– Я сплю, – подумала она. – Сплю на своем брачном ложе. – Но она никак не могла вспомнить ни подробностей свадебного вечера, ни пира, ни прелюбодеяния, а ведь это было необходимо. Плохо ли, хорошо ли, но вспомнить надо. Прикосновения, вздохи, восторг? Боль, тяжесть, принуждение? Конечно, она вспомнит хотя бы что-то из того, о чем шептали по ночам девочки в школе святой Димфны в спальне, расположенной в мансарде, когда им полагалось спать.
– Я сплю, – сказала она вслух. – Сплю на своем брачном ложе.
– Ох, нет, не спишь, – донесся голос из темноты, ломкий, хриплый и чуть насмешливый, как будто сказанное показалось говорившему забавным. Не Адольфус, нет. Женщина. Женщина, которая, судя по голосу, очень давно молчала.
Изабель вздрогнула. То, что тяготило ей грудь, звякнув, сползло и свалилось. Она села и ударилась головой о каменный выступ. Кожа в верхней части лба разошлась, и Изабель почувствовала, как по лицу потекла кровь. Она не сразу смогла снова заговорить.
– Кто вы? И где я? – Наставницы, сестры Мейрик, всегда говорили, что вопросы следует задавать при каждом подходящем случае.
«Никогда не знаешь, какие сведения помогут уцелеть», – учили сестры.
– Я – это ты, – отвечала женщина, и Изабель подумала, что, может быть, сошла с ума, и помолилась, чтобы проснуться. – Ну, ты до тебя, так я думаю. А ты есть я после меня.
– Не говорите загадками! Скажите, как мне проснуться?! – Прошу тебя, дух, освободи меня от этого бреда!
– Ах, ты думаешь, что на тебе скачет злой ночной дух? – В голосе послышалось удивление, говорящая захихикала, и это хихиканье повторило эхо. Где же они находятся? – О, нет, – сказал голос уже серьезней, хотя в нем угадывались следы только что прекратившегося хихиканья. – О, нет, бедная Изабель. Как ни прискорбно, ты бодрствуешь. Ты наконец-то очнулась от сна.
– Кто вы? Почему я здесь? Где мой муж? Я была на свадебном пиру… – Она умолкла, не находя в памяти никаких следов пира. Потом ей показалось, что она вспоминает кого-то – мать Адольфуса? – кто тянул ее за вуаль вниз, готовя к шествию через замок. Или это была кузина Инид? Или кузина Дельвин? Или?
Кто-то приподнял вуаль, это несомненно, ибо вуаль собралась в складки под затылком. Затем прочитали Volo[4], эхо произнесенных брачных обетов отразилось от стен, пола и сводчатого потолка небольшой часовни, в которой едва поместилось все семейство. Часовня была так мала, что в труднодоступное поместье Воллстоункрафтов на свадьбу пригласили лишь родственников.
И этих наставниц. Сестер Мейрик. Она не могла забыть их.
Прежние школьные наставницы Изабель, хоть и не получили приглашений, явились посмотреть, стать свидетелями сделанного ею выбора, убедиться, что все их наставления и деньги ее матери пропали впустую. Ни Орла, ни Фидельма не говорили с нею, не вымолвили ни слова, поздравляя или порицая. Ничего, кроме разочарованных взглядов в то время, как они с Адольфусом шли по проходу между скамьями часовни как муж и жена.