С левого борта в иллюминаторах машинного отделения горел слабый свет.
Секунду-другую я вспоминала, потушила ли я, уходя, керосиновую лампу.
Но потом увидела, что свет подрагивает. Как от раскачивающегося фонаря.
На борту кто-то был.
9. Невидящее око
Я стояла на пристани в полной растерянности. Прошло немного времени, и свет в иллюминаторе стал ярче. Взломщик, должно быть, оставил машинное отделение и теперь взбирался по трапу. Дверь в любой момент могла распахнуться…
Я попятилась, озираясь по сторонам. Чуть вдалеке на причале были сложены какие-то ящики. Я побежала туда и спряталась между ними.
Свет на «Хадсон Квин» потух. Но теперь послышался скрип несмазанных петлей. Это открылась дверь машинного отделения. Луна зашла за тучи, и бот почти целиком погрузился во тьму. Я сощурилась. Кто-то высокий и тощий двигался по борту в сторону кормы. Вскоре в рулевой рубке загорелся слабый свет.
Мое сердце бешено стучало. Я узнала эту фигуру.
Это был Харви Дженкинс. С Петухом на плече.
Что он там делает?
И как попал внутрь?
Взломал двери?
Это казалось безумием. И все же… Никакого другого объяснения не было.
И тут я поняла, почему Дженкинс попросил меня привести в порядок паровую машину. Вовсе не потому, что встречался с Евлалией. Он не хотел, чтобы я раньше времени вернулась на «Хадсон Квин»!
Потом я вспомнила про перо, которое нашла накануне в мастерской. Видно, Дженкинс приходил сюда и раньше…
Передо мной промелькнули и другие воспоминания последних недель. Внезапно я почувствовала себя ужасно глупо. Ведь у меня не раз возникали смутные подозрения на его счет. И все равно я не поняла, что происходит.
Мне захотелось выбежать из укрытия, взойти на борт и заставить Дженкинса объясниться. Но разумно ли это? Если я застукаю его с поличным, Дженкинс, возможно, набросится на меня. Ведь, как ни крути, он взломщик и вор.
А впрочем, так ли это? Станет ли настоящий вор грабить такую развалюху, как наша «Хадсон Квин»? У нас со Старшим нет ценных вещей…
И тут я вспомнила: тюрбан! Я совсем забыла про драгоценный тюрбан, который однажды выменяла у моего друга, махараджи Бхапура. Не его ли ищет Дженкинс?
Нет, тюрбан бы он уже давно нашел. Он хранился в моем рундуке, найти его ничего не стоило…
Дженкинс все еще возился с чем-то в рулевой рубке. Горел фонарь, и время от времени до меня доносились глухие удары и странный стук. Что там творится? В рубке брать вообще нечего, кроме нактоуза и машинного телеграфа. А это тяжелые, громоздкие приборы, которые Дженкинс никак не сможет вынести один.
Когда свет наконец погас, ощущение у меня было такое, будто я простояла в укрытии целую вечность. Тень переместилась на бак, скрипнула дверь камбуза. Зажегся фонарь, и через мутное стекло иллюминатора слабо виднелся трепещущий, беспокойный огонек.
Прошло еще немного времени, прежде чем Дженкинс вышел на палубу и закрыл за собой дверь. Стало совсем тихо, и мне показалось, что я слышу, как щелкнул язычок замка, когда повернули ключ.
У Дженкинса что, собственный ключ?..
Так вот, значит, кто украл из шкафчика запасной ключ от камбуза!
Темная фигура сошла на причал и исчезла из поля зрения. Что мне делать? Дать о себе знать или остаться в укрытии? Шаги медленно приближались. У меня не было сил пошевелиться.
Первые рассветные лучи чуть разбавили ночную мглу. Поэтому я отчетливо видела, как Дженкинс прошел всего в нескольких метрах от меня. Плечи опущены, руки глубоко спрятаны в карманы пальто.
Сомневаюсь, что издала хоть малейший звук, но Петух, верно, все же почувствовал мое присутствие. Он мотнул головой и нервно затоптался на плече хозяина. На долю секунды на меня уставилось его невидящее око.
Пройдя еще несколько метров, Дженкинс остановился.
– Что там? – шепотом спросил он то ли у себя самого, то ли у Петуха.
Потом я услышала, как он повернул обратно. Он ступал осторожно.
Я попыталась поглубже втиснуться между ящиками. Но это было бессмысленно. Когда Харви Дженкинс заглянул в проем, я знала, что он видит меня.
Он стоял молча и как будто думал, что ему сказать. Или как поступить. Худое лицо его в бесцветном сумраке выглядело изможденным. Взгляд, встретившийся с моим, был очень усталый.