Петра Матвеевича и его жену похоронили, но дом не пустует: летом наезжают сюда дети, внуки, правнуки.
Наискосок от Громовых, через дорогу, дом Пожарковых. Когда-то на этом месте стоял красивый двухэтажный особняк. Жил в нем самый богатый в округе человек — Щеголев, занимался торговлей. И была у Щеголевых дочка Ниночка… Сама по себе красивенькая девочка, но и одевали ее отменно. И никогда не забыть мне одного события…
Я со своей бабушкой Марьей стоял возле дома в Верескунове, когда, разбрызгивая дорожную грязь, пара сильных коней, впряженных в тарантас, пронесла мимо нас самого Щеголева и его дочь Ниночку. В волосах у Ниночки два розовых шелковых банта, платьице воздушное, личико улыбающееся…
Завороженно глядел я вслед промчавшемуся тарантасу, любовался розовыми бантами на голове Ниночки. Как видно, это не ускользнуло от внимания бабушки. Погладив меня по растрепанным волосам, ласково так проговорила:
— Вот, Ленюшка, учись хорошо! Выучишься на писаря — Ниночку в жены возьмешь…
И хотя будущий жених учился лишь в первом классе, слова бабушки произвели впечатление. Я хорошо помню, как глянул на свои босые грязные ноги, на штанишки, сшитые из холста и еле державшиеся на тощей фигурке, на такую же, из холста сшитую, рубашку, естественно, без единой пуговички, так как при лазанье по деревьям все они были растеряны. И несбыточной сказкой показались мне смелые предположения бабушки Марьи.
Правда, одно условие, поставленное бабушкой, я все же выполнил — стал писарем. Но после того Ниночку видел редко. Вскоре Щеголевы уехали из Верляйского. Половину двухэтажного дома продали местному жителю Пожаркову. Из оставленной двухэтажной половины дома Пожарков соорудил одноэтажный. Он стоит и сейчас.
А в конце деревни увидел еще один гараж, как и у Николая Ястребова. Его достраивал Василий Нилович Соловьев. А пока его ярко-красный «запорожец» стоял у дровяника.
Василий Нилович местный житель. В юности был веселым парнем, хорошо играл на гармошке, в художественной самодеятельности всегда исполнял комические роли. А потом всю жизнь шофером — и на войне, и в колхозе, а затем и в совхозе. Теперь он на пенсии.
В детстве и юности ему досталась не очень сладкая доля — вместе с другими братьями и сестрами рос без отца. Но трудолюбив был Василий Нилович, а насчет выпивки весьма осторожен. Потому-то у него и домик отличный, и сад хороший, и пчелы на пасеке, и корову он держит, а вот теперь и своя легковая машина. Все закономерно. И дети у него работящие, все хорошо живут, часто навещают отца с матерью. О них-то и заговорил Василий Нилович.
— Хоть когда встречу своих по-человечески, — улыбнулся он, протягивая жесткую руку. — Да и самому когда куда надо съездить… Я же всю жизнь шофер, отвык ногами ходить.
— А дороги? — напомнил я.
— Так я, пожалуй, по любой дороге проеду, — усмехнулся Василий Нилович. — Помните, как тогда ехали?
Однажды он вез меня на грузовике от райцентра до деревни. Никто в те дни не мог проехать к нам на машине, а он ездил. Помнится, тогда именно он сказал: «По такой дороге ни один городской шофер не проедет…»
Видимо, это обстоятельство вносило некоторое успокоение в его сердце.
Возвращаясь, еще раз пересчитал дома в Верляйском. Получилось 22. А ведь было более 30… Но не только это печалит. Еще в прошлый приезд в сельсовете мне говорили, что постоянных жителей в Верляйском — 23 человека. Трудоспособных же только трое. А ребятишек двое, оба у Николая Ястребова.
Даже в уютном, хорошо отстроенном домике Марии Васильевны Соколовой, матери-героини, воспитавшей десятерых детей, теперь живут только двое — она сама и ее сын. И лишь летом в этом доме всегда шумно и весело: съезжаются со всех сторон дети и внуки.
Я хорошо знал мужа Марии Васильевны — Василия Соколова. Тот мечтал о работе только на земле, любил землю. Сказалось тут, видимо, и то, что сам он вырос на хуторе, ему довелось немало корчевать пней и кустарников, отвоевывая пашню. Давно еще, вскоре после войны, беседовал я с ним. И он радовался: семья большая! Будет кому работать на земле, продолжить его крестьянское дело. Но… Пожалуй, только младший сын может закрепиться в деревне — он уже механизатор. Да и сама хозяйка Мария Васильевна продолжает трудиться — разносит почту по трем деревням.
И вот опять наше Верескуново. По числу домов оно держится на довоенном уровне. Но что касается работников, то и тут дело неважно: если не считать учителей, то трудоспособного населения всего три человека. Это на десять-то домов… А ребятишек — один…
А между тем в нашей деревушке — контора отделения совхоза, почта, сельсовет медпункт, магазин, пекарня… Впрочем, пекарни уже нет. Это я узнал, когда к открытию магазина отправился за хлебом.
Лет десять, как в нашей деревне открыт магазинчик. Небольшой, словно из сказки, — на курьих ножках. В него, кроме продавца, могло втиснуться не более пяти покупателей. А вот теперь, оказывается, магазин перевели в бывшую пекарню. Это уже довольно просторное помещение, вполне приличное. Я поздравил продавца Нюру с новосельем. Она, полная, круглолицая, розовощекая, широко улыбнулась:
— Теперь хоть есть где товар разложить…
Но когда я попросил буханку хлеба, она несколько смутилась.
— Подождали бы до вечера… Привезут свежего. А этот… — Она взяла с полки буханку хлеба, постучала ею по прилавку. — Как железо. Ножом его не разрезать, только топором…
Подошли покупатели — старушки, сразу включились в разговор о хлебе: плохой стал — и передержанный, и некачественный. И все потому, что закрыли свою пекарню, теперь хлеб возят с разъезда Торфяное. А оттуда шлют сюда хлеб, который остался нераспроданным на месте — для работников торфопредприятия. К тому же и возят хлеб через день. Просят меня «похлопотать». И не только насчет качества черного хлеба, но и насчет булочек.
Знакомые мотивы… Торговая сеть все еще, как видно, не усвоила, что и люди села не прочь полакомиться белым хлебом. Не странно ли — производители этих самых булок не могут купить их в сельском магазине? Как выяснилось, кое-кто из наших белый хлеб заказывает через случайных попутчиков или возчику почты из райцентра. Но это, как сказала одна старушка, только для местного начальства. Рядовым жителям никто не окажет такой услуги. Самим же идти за белым хлебом в райцентр далековато — больше десяти километров…
Забегая вперед, скажу, — когда начал разбираться с хлебными делами, то просто ужаснулся: есть населенные пункты, и не малые — целые бригады, куда хлеб доставляется один или два раза в неделю. Подобное «снабжение» имеет место в колхозе имени Калинина. Даже в передовом хозяйстве района — колхозе «Молдино», выращивающем самые высокие урожаи, следовательно, и поставляющем государству наибольшее количество зерна, хлебом торгуют с перебоями. В районной газете сообщалось, что там иногда по три-четыре дня не продают хлеба колхозникам.
Дико все это. Было время, когда колхозники не нуждались в печеном хлебе, получали на трудодни зерно, размалывали его, сами пекли хлеб и булки. Но давно уже нет выдач зерна на трудодни, большая часть колхозов перешла в совхозы, а торговлю хлебом наладить не могут. В самом деле, разве не обидно труженикам полей — хлеборобы, а доброго хлеба нет. В райцентре продают весьма приличный хлеб, всегда есть булки, а вот селяне продолжают оставаться на черном хлебе, к тому же и низкого качества.
Я решил обратиться в народный контроль. Иван Михайлович Соколов — председатель районного комитета народного контроля — поручил проверить качество хлеба, выпекаемого на Торфяном. Мы скоро заметили и плоды этого вмешательства: хлеб стал лучше, и более свежий. И белого хлеба иногда стали привозить, но так мало, что Нюра вынуждена выдавать батоны по списку: кому не досталось в один привоз, продаст из следующего.