— Ты тут, дедушка?
— Тут я, родненькая, тут.
— Собака перепрыгнула через ограду, дедушка!
— Вот как? — старик перелистывает блокнот. — Остается только коз сюда пригнать, тогда уже будет полный порядок… в новом парке.
Нахмурившись, он продолжает в том же духе, а вопросы девочки нанизываются, словно четки.
Была весна, конец апреля. Высоко в горах и в глубоких ущельях совсем недавно белели сугробы и свистел резкий ветер. Но с неделю назад подул «южняк» и разорвал облака, громоздившиеся над горными утесами, как белые стада. Как-то сразу потеплело, зазвенела капель, зацвели сливы и персики, а следом за ними побелели черешни и груши, и весь город наполнился благоуханием. Было радостно, словно кто-то праздновал свадьбу. Стало еще веселей, еще нарядней, когда однажды утром буковый лес совсем неожиданно покрылся нежно-зеленой листвой. На другой, на третий день листочки развернулись больше, а через неделю лес зашумел, откинув густую тень до самой реки, и потемнел. После этого «южняк» утих. Только солнце припекало, согревая землю. И тут стали пробиваться травы, зацвели гиацинты и тюльпаны, опережая другие цветы. Ласточки принялись вить гнезда под стрехами. Воробышки же по старой своей привычке рассаживались на телефонных проводах, поджидая, не упадет ли откуда какая крошка, чтобы ринуться за ней и склевать. Горлицы уже разместились на высоких вязах и неумолчно ворковали по целым дням. Множество птиц собиралось в новом парке. И больше всего — прирученных голубей. Дед Еким по-мальчишески увлекался ими. Прибавлялись к этому и другие, уже идейные соображения, ведь голубь не простая птица — во всем мире она служит символом мира. Вот почему, еще когда только закладывали парк, дед Еким подал мысль разводить голубей и сам занялся этим делом. За три года в парке и на городских площадях расплодилось столько голубей, что Горсовет не знал, как от них избавиться. Но старик радовался и всегда имел про запас крошки в кармане, чтобы подбросить птицам и посмотреть, как они борются у его ног. Голуби клевали прямо из рук старика, поглядывая на него то одним глазом, го другим. Порой вспархивали и садились ему на плечи, и тогда он становился похожим на чудотворца.
В это воскресное утро парк был еще пуст, голуби не слетелись. Может быть, они и вправду перебрались под старые часы. Там каждое утра насыпают им крошек жители соседних домов. Старик знал, что голуби вернутся сюда к обеду, когда откроется ресторан и в парке соберется народ.
Да, все идет как по часам. Все в порядке. Глаза деда Екима смеялись. Он был доволен. Так вот и должны жить люди — согретые солнцем, среди цветов и голубей. Он читал об этом в книжках, которые брал у библиотекаря Минковского, да и сам понимал, что так должно быть. Цветы и солнце!
Но что это? Одна из березок наклонилась, она сломана! «Кто осмелился на такое злодеяние?» Глаза старика потемнели. Он подошел к деревцу и осторожно потрогал его, будто боясь причинить ему боль. На траву посыпались сухие листья. «И в новом саду начались опустошения!» Старик с трудом выпрямил поникшее деревцо, попытался подвязать его, но оно опять склонилось к земле, будто ища в ней опору.
— Зачем ее сломал», дедушка?
Старик ничего не ответил. Он увидел, что и другая березка завяла, и принялся сокрушаться.
— Черт знает, что с ними делается… И унавоживаем, и поливаем, и солнце их греет…
— Дедушка, дедушка! — голосок девочки, занятой теперь голубями и курами, доносился уже издалека.
Дед Еким сел на скамью — он любил отдохнуть после дальней прогулки. Так приятно погреться в ласковых лучах апрельского солнца. Но кругом не видно было ни души, хоть день сегодня праздничный. Старику некому было излить свою досаду из-за поврежденных деревцов, это злило его и мешало полностью насладиться апрельскими лучами. Он, пыхтя, озирался и поглядывал на памятник.
Народ позаботился о том, чтобы все было сделано в соответствии с заслугами героини. Памятник был из серого гранита, добытого в самом сердце горы, где Валя Балканова провела прославившие ее дни. Твердый, как партизанская воля, гранитный постамент походил на скалу, из которой был высечен, покатый и взгорбленный, как морские волны; из них и выступал самый образ Вали. Скульптор вырубил его несколькими ударами молотка, пренебрегая деталями, и тем не менее сходство было поразительное — волосы чуть вились над высоким лбом, взгляд, устремленный вперед, словно отыскивал и ждал кого-то. Около памятника зеленела выложенная дерном курчавая полянка с посеянными на ней горными маками. Других цветов не было. Неподалеку от памятника склонил свои ветви явор, обещающий стать настоящим великаном. Березки, толпившиеся в стороне от него, трепетали на солнце, как белые кружева, будто желая ему понравиться.