— О, кого я вижу! — изумленно воскликнул Филипп.
— Старые знакомые, — с улыбкой отозвалась Гита, протягивая руку.
— Очень рад.
— Ты изменился, Фео, — продолжала она, осматривая его.
— Стареем, Гита, стареем.
— Зачем ты сбрил усы? Нет, так ты мне не нравишься, Филипп. С усами было шикарнее.
— Совсем напротив.
Он чуть посторонился, чтоб не мешать движению, и взглянул на часы.
— Торопишься?
— Да, на кебапчета… туда, в Охотничий домик.
Она посмотрела на него с подозрением.
— А где твоя жена?
— Дома.
— Мне бы очень хотелось с ней познакомиться.
— Почему же нет?
— Блондинка она или черноглазая?
— Брюнетка.
Гита замолкла. Филипп опять взглянул на часы.
— Где работает?
— В сберегательной кассе… Имеет высшее образование.
— Поздравляю тебя.
— Спасибо.
Отвернувшись, она устремила взгляд на аллею, ведущую в парк.
— Ты что делаешь?
— Работаю медсестрой.
— Поздравляю тебя.
— Не с чем.
Теперь она посмотрела на часы и повторила:
— Все же с усами было элегантней, Фео. Так ты виду не имеешь.
Он улыбнулся, пытаясь что-то возразить, но она прервала его:
— Приходи после кебапчета в новый ресторан на танцы.
— С кем там будешь?
— Один трезвенник составит мне сегодня компанию.
Филипп испытующе заглянул ей в глаза. Она ответила ему улыбкой.
— Гита!
Она сумочкой ткнула ему в живот.
— Растолстел.
Он поморщился.
— Кругом народ, Гита!
— Не так ли? — она подмигнула ему и еще раз ковырнула в живот. — Следи за поведением своей брюнетки, а нас предоставь трезвенникам.
Филипп отскакивал всякий раз, когда Гита пробовала ткнуть его в живот, и испуганно озирался, не видит ли кто-нибудь. Но в сгустившемся вечернем сумраке никто из прохожих не обращал на них внимания. И все-таки Филипп держался на приличной дистанции, которую Гита должна была соблюдать.
Они расстались друзьями, условившись встретиться в тот же вечер в новом ресторане, где чудесный оркестр и божественная певица. Филипп поклонился и поцеловал Гите руку. Приятно удивленная этим, она послала ему на прощанье свой волшебный взгляд. Он ответил легкой улыбкой, не забыв погрозить пальцем. Она еще больше развеселилась и уже издали махнула ему платочком. И, пока не скрылась, продолжала подавать какие-то знаки, которых нельзя было понять. В сущности, эти шутки не имели никакого значения, потому что, как только Гита свернула по аллее к ресторану, мысли ее тотчас же обратились на другое.
Оркестр играл, певица, позируя, разливала перед микрофоном свой низкий альт. Электрические лампы сияли, как множество солнц; все столики были заняты; высоко бил фонтан, освещенный красно-синими огнями. Плеск воды заглушался шумом оркестра.
Сердце Гиты уже стучало в такт музыке. Она торжественно вступила в зал и двинулась между столиками, кивая направо и налево. Так много было у нее тут знакомых.
В глубине зала ее нетерпеливо ждал Аспарух Беглишки, заблаговременно занявший круглый столик на две персоны.
9
Только этого приятеля Гиты, казалось, не коснулось время. И плешивая, с выпуклым теменем сократовская голова, и бескровное, сухое лицо, и острый взгляд голубых глаз, который часами мог быть устремлен в одну точку, и вся его низенькая, словно сплющенная, фигура, бесшумно шныряющая среди людей, — все было прежним, будто законсервированное.
И в жизни его не произошло серьезных перемен. Он остался, как был, завхозом общежития при «Балканской звезде» и не имел намерения покидать это место. Он занимался закупками, доставкой, ремонтом — делал все, что входит в обязанности завхоза. По-прежнему составлял «инвентарные списки» и «правила внутреннего распорядка», которые расклеивал по стенам общежития. С людьми предпочитал объясняться письменно, дабы не разводить излишних дрязг. Многословие и ненужная жестикуляция раздражали его. Он держался золотого правила — не доводить конфликты до крайности, если к этому не принуждают обстоятельства. А когда, случалось, впадал в ярость, бледное лицо его покрывалось красными пятнами, а в глазах зажигался зеленый, демонический огонь. В таких случаях он мог часами стоять как истукан, тупо глядя перед собой. О чем он думал в эти минуты бешеного озлобления, никто не гнал, как не подозревал и о том, какая буря бушует в его груди. В конце концов он брал себя в руки и вновь обращался к людям с улыбкой.