— Я была лучшего мнения о тебе, товарищ Беглишки! — зло сказала Гита и поднялась со скамейки, оправляя платье. — Ты очень ошибаешься, если думаешь, что я уличная девка!
Аспарух удивленно смотрел на Гиту, не видя ее. Было не так уж темно благодаря пробиравшемуся откуда-то из-за холмов лунному свету. И все же Аспарух не видел Гиты, а если б даже и видел, не смог бы узнать в тот момент ее лицо и глаза. Страшная она была и чужая, словно какое-то другое существо, вышедшее прямо из леса, дикое и настороженное. «Завтра же растрезвонит обо всем, — первое, что подумал Аспарух, придя в себя, — завтра же растрезвонит!» И это было главное, что подавляло его. С таким трудом созданная репутация скромного и воспитанного человека могла мгновенно рухнуть. Поди потом восстанавливай ее. Он лихорадочно соображал, как быть. Своенравное животное укрощают лаской. Коню дают сахар, медведю — мед. Смиренно склонив голову, Аспарух сказал печально, с оскорбленным видом:
— Жаль, но я поступил совершенно искренно.
Гита не поняла, что он хотел этим выразить. Он продолжал:
— Естественно, что, не найдя ответа на свои чувства, я должен нести свой жребий, как бы тяжело это ни было. Я поступил вполне искренно.
— Когда предложил переспать с тобой? В этом твоя искренность?
— Ничего подобного я не требовал. И я желал бы объясниться, прежде чем выслушивать разные обвинения. Иначе я буду считать себя оклеветанным.
— Считай, как хочешь. Такие номера со мной не пройдут. Если Вики нарочно заперла ворота, чтобы заставить меня спать с тобой, то она жестоко ошиблась! Я порядочная женщина, хоть и люблю повеселиться!
Гита тщательно оправила платье и стала спускаться под гору.
— Найдется, надеюсь, и для меня местечко, где я смогу преклонить голову без того, чтобы меня принуждали… Не так ли?
Глядя на нее, Аспарух непрерывно твердил про себя: «Только бы не разболтала эта дура, только бы не разболтала!» И сделал последнее отчаянное усилие.
— Нам нужно объясниться, Гита, — крикнул он ей вслед.
Гита не ответила, скрытая темнотой.
10
Ружа Орлова и Колю Стоев жили в новом квартале, который имел то преимущество перед другими городскими кварталами, что был новый, чистенький, еще пахнущий красками и известкой. Но и недостатки вы смогли бы обнаружить в первый же день, если бы вам, не дай бог, понадобилось сходить в овощную или бакалейную лавку. Долго до них добираться, и мало их. Эти неудобства не имели, однако, значения для молодой четы. И раньше и теперь, когда уже появился Мартин, они питались в рабочей столовой на «Балканской звезде» и были вполне довольны.
Ружа не испытывала ни малейшего влечения к домашней работе. С первых же дней их семейной жизни, когда домовитый Колю начал, словно муравей, таскать с базара веники, кастрюли и сковородки для «обзаведения хозяйством», стало ясно, что дело на лад не пойдет. Все будто чего-то не хватало, чтобы почувствовать уют в гнездышке, как говорила их посаженная мать Мара Минковская. То в кухонном буфете не было должного порядка, то столик в гостиной забывали накрыть кружевной скатеркой, а случалось, и оконные стекла были до того пыльные, что на них можно было расписаться. И полушутя, полусерьезно Мара, на правах матери, оставляла иногда на стекле свою подпись, а сверху два восклицательных знака. Колю и Ружа краснели от стыда и как встрепанные принимались засучив рукава убирать в квартире. Чистили так заботливо и усердно, что в сверкающих стеклах начинали отражаться, словно в зеркале, небеса с облаками. Этот пароксизм чистоты порой овладевал ими с такой силой, что они весь дом переворачивали вверх тормашками: выбивали ковры, мыли, натирали паркет, вода лилась даже по лестнице. Все делалось торопливо, сгоряча, с каким-то ожесточением. Мара дивилась их усердию, и все же этот хозяйственный пыл молодой четы не удовлетворял ее. Какая-то нервозность чувствовалась во всем этом. Не хватало системы, порядка и постоянства в домашней работе. Этим людям хотелось, очевидно, сделать как-то все сразу — вымыть, выбить, вытереть, чтобы раз и навсегда отвязаться от бесплодной, глупой и утомительной суеты. Да так оно и было — целый месяц после этого они не обращали на свое хозяйство никакого внимания, пока снова не появлялась подпись тети Мары на одном из окон. И тогда — давай все сначала!