Ружа заметила эту озлобленность, ясно написанную на лице Бориса, и подивилась, как может измениться человек за какие-то три года. Будто не Борис сидел перед ней, а лишь жалкое его подобие. Раньше он производил впечатление более спокойного и благодушного человека. Взгляд его не был таким колючим и бегающим; на лице не было столько морщин, особенно возле рта и глаз. Волосы поредели и поседели на висках. Не хватало переднего зуба, и это тоже старило его. Да, он постарел, исхудал, выглядел измученным — то ли от чрезмерного труда, то ли от душевных переживаний. Конечно, при подобных обстоятельствах такое может случиться со всяким: и постареешь, и потеряешь прежнюю привлекательность, и зуба лишишься, и морщины исчертят лицо… Но откуда эта дерзость и самонадеянность? Это высокомерие? К чему эти нейлоновые тряпки, часы и этот дурацкий никелированный портсигар, издающий, как камертон, высокий протяжный звук, когда его открывают? Откуда эти купеческие выражения и затуманенный, надменный взгляд? Ружа пристально смотрела на него, и отвращение к этому человеку постепенно сменялось жалостью, претензии его казались смешными. Ничего не замечая, Борис завел речь о своей машине, которую продал перед отъездом.
— Это, собственно, не автомобиль, — говорил он пренебрежительно, — а таратайка какая-то, именуемая «фольксваген», немецкое изобретение, которое я чуть не даром отдал моему приятелю доктору. Из-за этого я и прибыл сюда позже, чем собирался. Вы получили мое письмо?
— Да.
— Оно было написано под напором особых чувств… Между прочим, я думал тогда, что директором здесь по-прежнему Чолак. Потому и позволил себе в начале некоторые остроты. Да. Чуть позднее я узнал о провале Чолака. И это совсем меня не удивило. Но дело прошлое. Посмотрим, что будет!
Борис снова раскрыл портсигар, и по комнате разнеслось уже знакомое «ля». Закурил новую сигарету. И, окутанный табачным дымом, принялся разглагольствовать о том, каким должен быть руководитель предприятия, чтобы повысить жизненный уровень рабочих и наладить производство.
Ружа слушала его рассеянно. Порой теряла нить рассуждений и с испугом вскидывала на него глаза — не понял ли он, как надоел ей этот разговор. А он продолжал упиваться собственным красноречием, пока не исчерпал весь запас высказываний на эту тему. Тогда, взглянув на часы, он как-то неожиданно встал.
— Надо идти. И у тебя, наверно, много дел, и я не успел еще ни с кем повидаться. С поезда — прямо сюда.
И он опять увлекся рассказом: как ехал, когда прибыл, о чем думал, какие планы строил. Ружа не узнавала его. Вместо утраченной славы буйно разрослись ораторские способности, заглушившие скромность и приличие. Зачем понадобилось ему выдумывать, что пришел прямо сюда? Разве он не отправился с вокзала в гостиницу снять номер, а потом к Виктории Беглишке — узнать, где Гита, и, лишь обескураженный полным неведением, прикатил на «Балканскую звезду», где начал, как бывало, распоряжаться? Зачем он прикидывается перед Ружей, стараясь произвести на нее выгодное впечатление? Он пришел сюда, чтобы выяснить, на что он может рассчитывать, и между прочим расспросить о своей жене, отсутствие которой весьма его тревожило. Тем более что он отправил ей телеграмму с просьбой встретить его на вокзале, на которую она никак не отозвалась, словно сквозь землю провалилась.
— Да, — заключил он, чувствуя, что надо все же как-то объяснить свой визит, — я пришел сюда потому, что не получил ответа на письмо. И, во-вторых, я дорожу своей репутацией!.. Что касается денег — деньги у меня есть!
— Товарищ Желев! — резко поднявшись, заговорила Ружа. — Не кажется ли вам, что вы слишком нянчитесь со своей репутацией?
— Почему вдруг «вы»? — удивился Борис.
— Разве вы не догадываетесь, что мы давно перестали заниматься вашей репутацией? К чему все эти разговоры?.. Скажите прямо — желаете вы работать или не желаете… Если желаете — пожалуйста, никто вам не мешает!
— Вот как? — сказал он, пораженный ее тоном. — А я и не знал, что могу работать, если захочу… Смотри ты, это ново для меня… Интересно, я и не подозревал… Потребовалось прийти сюда, чтобы узнать об этом.
— Не прикидывайтесь.
— Странно! Не понимаю, однако, зачем нервничать, когда все уже выяснено… Некрасиво!