Вернулись мэр с советниками в селение, немедля призвали оного немца и передали ему этот приказ и запрет, чем немало огорошили его и жену его немку, и некоторое время они так и жили, тоскуя и горюя, что не могут выпить, когда захочется. Но наконец додумались, как им быть. Однажды Ганс, толкуя с женой об их беде, сказал, что нет такого закона, который нельзя обойти. «Вот, – говорит, – я и придумал, как нам с тобой и выпить, и запрета не нарушить». – «Ну и как же?» – спрашивает жена. «У нас, – говорит Ганс, – есть коза, наше самое большое богатство, так вот я продам ее тебе за сколько-нибудь, и мы закажем хорошего винца и обмоем сделку. А на другой день ты продашь ее мне, и мы снова пойдем в кабак, и никто не придерется – мы обмываем новую сделку».
Сказано – сделано, да так и повелось; чуть не каждый день то Ганс продает козу жене, то она ему, и к концу года у них было не больше добра, чем всегда; об атом доложили мэру, а тот передал всем сборщикам, которые от души посмеялись над этим рассказом. И тогда они сказали мэру, чтобы отныне и навсегда он оставил Ганса в покое и податей с него не взимал, пусть, мол, живет, как ему хочется, – видно, его не переделаешь.
А вот вам еще одна история. В том же селении по соседству с Гансом жил другой человек, не в пример его богаче, а все потому, что скаред был, каких мало, и даже не ел досыта. От голода у него живот подводило, зато в доме чего только не было: серебра да золота сколько хочешь; когда же наступал срок платить налоги, с него брали' куда больше, чем с тех, кто каждый день пировал в кабаке. Но вот однажды, уплатив талью, он обозлился, вернулся домой сильно не в духе и в сердцах поклялся, что больше так жить не станет. «Я, – сказал он жене, – надрываюсь больше всех, считаю каждый кусок и каждый глоток, а все мое добро достается этим чертовым сборщикам. Погляди-ка на соседа Ганса и его приятелей: что ни день, торчат в кабаке, а платят куда меньше моего или вовсе ничего, у меня же отбирают мое кровное. Ну так и я, черт побери, буду теперь кутить да обжираться, как они». Пошарил он глазами по дому, да и говорит своей дочери: «Ну-ка, тащи мне кружку пива и вареное яйцо!» – «Целое яйцо, папаша?» – спрашивает девчонка. То есть неужели, мол, подавать целое яйцо для него одного – обычно-то они с женой съедали на ужин одно яйцо на двоих. «Черт возьми! – отвечает отец. – Сказано же тебе – я решил кутить!»
Судите сами, как не похож этот хозяин на своего соседа Ганса, ежели, задумав разгуляться, он решился выпить кружку пива да съесть целое яйцо вместо половинки; видно, уж суждено ему было навсегда остаться скупердяем, как Гансу Суждено остаться пьяницей.
Этот же Ганс часто смешил людей, когда спьяну не вязал лыка и начинал путать слова. Так, однажды, будучи в Меце, он попросил торговца сукном продать ему «кварту красного сукна на выпивной кафтан», торговец же, услыхав такие речи, спросил, откуда он. На это Ганс ответил: «Не видишь, что ли: на мне серая деревня, стало быть, я из куртки, а в город пришел на базар»: – сиречь по его серой куртке сразу видно, что он из деревни; и каждый раз, как был сильно пьян, городил он такую чушь. В другой день, также в Меце, хватив лишку в кабаке, он вздумал купить башмаки себе и своему сынишке и спросил сапожника, нет ли у него «семилетних башмаков для сафьянового мальчика». – «А для меня, – прибавил он, – носков с длинными туфлями, по старинной моде». А когда сапожник для смеху запросил с него слишком много, ссылаясь на то, что нынче все дорожает, Ганс заплетающимся языком промолвил: «Да, рожает, хлеб рожает, вино рожает, сукно рожает, сын рожает, черт рожает – все-все рожает!» А хотел-то он сказать, что и кожа, и вообще все стало больно дорого. Не сторговавшись с сапожником, отправился он приценяться к ножам, но и они оказались ему не по карману. Тогда он показал торговцу свой старый и ржавый нож, который хотел наточить. «Помилуй, да ведь этот нож давно пора выкинуть!» – говорит ему ножовщик. «Неужто он так плох? – удивился Ганс. – Вот, помню, у моего сеньора был нож так нож, упокой Господи его душу, хорошей был закалки, да плохо кончил – умер под пыткой». Тут ремесленник расхохотался и понял, с кем имел дело. А когда он спросил, откуда Ганс пришел, тот отвечал: «Да вот ходил пахать в кабак».