Так продолжалось довольно долго, и графиня была до того хитра, что ни один из придворных ничего не знал обо всех остальных. И несмотря на то, что каждый из них замечал, что другие увлечены графиней так же, как и он, каждый считал себя единственным счастливцем, обладающим всем, чего хочет. И каждый втайне подсмеивался над товарищем, считая, что от того это счастье ускользнуло. Однажды, когда все эти молодые люди собрались вместе на торжественном празднестве, где их хорошо угощали, они стали вспоминать былые удачи и неудачи, войны и тюрьмы. И тогда Вальнебон, которому не терпелось рассказать о великой удаче, выпавшей на его долю, сказал своим товарищам.
– Не знаю, в каких тюрьмах сидели вы, но у меня было одно заточение, которое так мне полюбилось, что я теперь всю жизнь буду восхвалять все другие, – и, по-моему, нет такой радости на свете, на которую бы я променял этот плен.
Астильон, который был первым, кто испытал это заточение, начал догадываться, о какой тюрьме он говорит, и спросил:
– Скажи мне, Вальнебон, кто же был твоим тюремщиком или тюремщицей и кто так хорошо обходился с тобой, что заставил тебя полюбить твое заточение?
– Кто бы ни был этот тюремщик, – отвечал Вальнебон, – заточение мое было мне так приятно, что я был бы рад, если бы оно длилось еще дольше, ибо никогда со мной не обращались так ласково и нигде я не чувствовал себя счастливее.
Дюрасье, человек не особенно разговорчивый, отлично понял, что речь идет о той самой тюрьме, в которой и ему, как и всем остальным, довелось побывать, и спросил Вальнебона:
– Какими же яствами тебя потчевали в узилище, которое ты так расхвалил?
– Какими яствами? – переспросил Вальнебон, – Да у самого короля нет ничего вкуснее и сытнее того, что я там отведал.
– Мне хочется еще узнать, – сказал Дюрасье, – хороша ли была та работа, которую тебя заставляли делать, чтобы ты не даром там ел свой хлеб?
Вальнебон, сообразив, что тайну его разгадали, не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:
– Бог ты мой! Да неужели же там, где я считал себя единственным избранником, у меня, оказывается, есть товарищи?
Астильон, слыша разговор о приключениях, в которых и он принимал участие, как и все остальные, сказал смеясь:
– У всех у нас один господин! С детства мы все товарищи и друзья! Поэтому раз уж мы оказались участниками общего дела, нам остается только над всем этим посмеяться. Но, чтобы удостовериться в том, что подозрения мои справедливы, позвольте мне обо всем вас расспросить и, прошу вас, говорите одну только правду, ведь если действительно со всеми нами произошло то, что я думаю, то это такая забавная история, какую и за тысячу лье не сыщешь.
Товарищи его поклялись, что будут говорить только правду, ибо скрыть ее уже было нельзя.
– Я расскажу вам, что приключилось со мной, – сказал Астильон, – а вы будете лишь говорить «да» или «нет», смотря по тому, так или не так было и с вами.
Все согласились, и тогда он начал:
– Я попросил короля отпустить меня, сказав, что мне надо поехать по делам.
– И я, и я тоже! – воскликнули его друзья.
– Отъехав на расстояние двух лье от дворца, я оставил всех моих слуг и вернулся для того, чтобы сесть в тюрьму.
– И я, и я! – закричали все.
– Неделю или больше я пребывал в заточении, – сказал Астильон, – и жил в гардеробной, где меня кормили самой укрепляющей пищей и потчевали такими яствами, каких мне раньше никогда не доводилось испробовать. Когда же те, кто меня держал, надумали меня выпустить, я почувствовал, что за это время очень ослаб.
Все подтвердили, что то же самое случилось и с ними.
– Меня посадили в тюрьму в такой-то день, – сказал Астильон.
– А меня в тот самый день, когда выпустили тебя, и держали до такого-то дня.
Вальнебон вышел из себя и стал ругаться и кричать:
– Черт возьми, выходит, что я был третьим по счету, а я-то был уверен, что я первый и единственный: меня посадили в такой-то день, отпустили в такой-то.
Остальные трое сидевшие за столом поклялись, что то же самое потом случилось и с ними.
– Ну, раз это так, – сказал Астильон, – я скажу вам, кто такая наша тюремщица; она замужем, и муж ее сейчас в далеких краях.
– Да, конечно, это она, – ответили все.
– Тогда, чтобы больше не ломать себе голову, – сказал Астильон, – раз я был первым, я первый и назову ее имя: это графиня, которая так непокорна, что, когда я завоевал ее расположение, мне показалось, что я одержал победу над Цезарем.
– Черт бы побрал негодницу, которая заставила нас положить столько сил на одно и то же дело и радоваться мнимой победе над нею! – воскликнул один из его товарищей. – Свет еще не видел такого коварства, ведь пока один из нас находился в убежище, она уже готовила себе другого, чтобы даже на день не лишить себя приятного времяпрепровождения. Я готов пойти на смерть, только бы не оставить ее безнаказанной!
И приятели стали советоваться друг с другом, как лучше было бы ее проучить, ибо все сошлись на том, что должны это сделать.
– По-моему, – сказал один из них, – мы должны обо всем рассказать господину нашему, королю, который почитает ее настоящей богиней.
– Нет, этого мы делать не станем, – возразил Астильон, – у нас и без того достаточно средств, чтобы ей отомстить. Давайте лучше завтра, когда она пойдет слушать мессу, встретим ее все вместе, и пусть у каждого из нас на шее будет железная цепь. И когда она войдет в церковь, мы все поклонимся ей, как подобает.
Вся компания одобрила это предложение, и каждый из друзей достал себе по цепи. Наутро они явились одетые во все черное, и вокруг шеи каждого, наподобие ожерелья, была намотана железная цепь. И они стали дожидаться графини, которая должна была прийти в церковь. Едва только она их увидела, как принялась смеяться и сказала!
– Куда это собрались идти эти несчастные?
– Госпожа наша, – ответил Астильон, – мы пришли, чтобы сопровождать вас, ибо все мы – бедные рабы, мы – узники, которые призваны служить вам.
Графиня сделала вид, что не поняла его слов и сказала:
– Я вовсе не считаю вас своими узниками и не думаю, что вы служите мне больше, чем остальные.
– Если мы столько времени могли есть ваш хлеб, мы были бы неблагодарными, если бы не захотели теперь послужить вам.
Графиня притворилась, что не понимает, о чем он говорит, и хотела удивить их своим равнодушием. Но они так убедительно говорили, что она сообразила, что тайна ее раскрыта. Однако она сразу же нашла средство обмануть их, ибо, несмотря на то, что потеряла и честь и совесть, она не хотела, чтобы на ее голову лег позор, которым они собирались ее заклеймить. И так как наслаждение было для нее превыше всякой чести, она нисколько не смутилась и не переменилась в лице; молодые люди были так этим поражены, что ушли ни с чем, оставив при себе все то, чем они хотели ее устыдить.