Мессир Жеан Жорж присочинил еще много таких же нелепых, но выгодных для себя басен, каковые я для краткости опускаю. Случилось так, что в церкви было несколько жителей Меца, которые слышали все эти его речи – проповедник же этого не знал – и после рассказали об этом повсюду, и все, слушая их, покатывались со смеху; когда же это дошло до самого мессира Жеана Жоржа, он ничуть не смутился и, если при нем заговаривали об этом случае, смеялся вместе с другими.
Послушайте теперь, что говорил его приятель, который в то время собирал пожертвования именем Пресвятой Богоматери Овернской и развешивал перед дверями церквей индульгенции, написанные или напечатанные на больших бумажных листах. Как-то в воскресенье, недели через три-четыре после того, как произнес свою проповедь мессир Жеан Жорж, этот его собрат явился в церковь прихода Святого Симплиция в Меце и, зная заранее, что не успеет он раскрыть рта, как все покинут церковь и разойдутся, он решил сразу сказать или сделать нечто такое, что удержало бы их, – и затея его удалась. Едва ступив на кафедру, он наспех сотворил крестное знамение и произнес, как подобает «In nomine Patris et Filii»[37] и так далее. И тут же прибавил: «Добрые люди и праведные христиане! Заклинаю вас страстями Господними, если есть среди вас а этом храме проклятые еретики и еретички, колдуны и колдуньи, ведуны и ведьмы, пусть не оскверняют своим присутствием проповедь Божьего слова, которую я сейчас начну, и не медля выйдут вон». Вслед за этим приступил он к проповеди, лживой от первого до последнего слова. Те, кто прежде намеревался выйти из церкви, теперь только озирались по сторонам и не осмеливались сделать и шагу прочь из страха, как бы их не приняли за колдунов да ведунов. Все только диву давались: нашел же, хитрец, что сказать!
Однако оказался среди прихожан некий почтенный человек, у которого в тот день была свадьба, так что он должен был немедленно уйти, чтобы не опоздать на венчание, назначенное в другом приходе. Вот он-то первым встал и вышел из церкви, и как только он ступил за порог, за ним следом устремились еще десятка три, не меньше, прихожан, которые и раньше хотели уйти, да только никто из них не решался сделать это первым, чтобы не прослыть еретиком. За ними потянулись и другие, а из тех, кто остался, отнюдь не все подошли с пожертвованиями к святым дарам. Так что, когда бедняга сборщик расплатился с кюре и старостой, ему осталось всего каких-нибудь шесть денье. Сгреб он свои гроши и с досады отшвырнул их прочь. Нечего и говорить, как над ним потешались! А сколько насмешек пришлось ему еще вытерпеть, чуть только он вышел за церковную ограду, где его поджидали самые почтенные и уважаемые прихожане. Ну и обласкали же они его, как только не честили: и негодяем, и мошенником, за то что объявляет еретиками честных людей, если они не хотят слушать его проповедь, – словом, так его отчитали, что он ушел пристыженный, глядя в землю, и уж больше сюда не показывался.
А в следующее воскресенье с ним вышло вот что. На этот раз он собирался проповедовать в деревне и измышлял новую каверзу: ведь просто удержать прихожан в церкви, как он сделал в приходе Святого Симплиция, – это лишь полдела, надо еще, чтобы они внесли пожертвования. Наконец он придумал такой способ принудить к этому прихожан, что, будь они хитрее хитрого, и то бы не отвертелись. Вот проповедник взошел на кафедру и первым делом принялся превозносить свои заслуги – кто не знает, как это у них делается! – и стал настойчиво увещевать, чтобы все покупали его хваленые индульгенции, вступали в братство добрых дел и радели о спасении самих себя, своих жен, детей и душ своих усопших благодетелей, и чтобы все подошли облобызать реликвии. «Эти реликвии, – говорил он, – имеют чудодейственную силу, дарованную им Богоматерью Овернской, каковая приходится сестрой Богоматери Ошской[38] и Богоматери Рабасской,[39] и все три творят чудеса». Он знал, что тамошние жители особенно чтят Богоматерь Ошскую и Богоматерь Рабасскую, потому так и сказал. «Итак, подходите, во имя Божие, и ведите ваших малых деток облобызать сии святые реликвии, как пристало добрым христианам, – продолжал он, – но только заклинаю вас страстями Господними, если кто из вас знает про себя, что он колдун или колдунья, ведун или ведьма, еретик или еретичка, пусть не пытается подступиться и прикоснуться к реликвиям, не приносит пожертвований, не вступает в братство, ибо, клянусь, человек, запятнавший себя подобными грехами, как бы силен он ни был, не сможет приблизиться к реликвиям, чтобы облобызать их и принести пожертвование – такова святая сила девы Марии Овернской, во имя которой я собираю подаяние». Так закончил он свою проповедь, и посмотрели бы вы, как прихожане, отпихивая друг друга, ринулись к святым реликвиям, стремясь коснуться и облобызать их, и все до единого: мужчины и женщины, старые и малые – подходили к проповеднику с щедрыми пожертвованиями. И понятно, – каждый боялся, как бы его не сочли колдуном, еретиком или еще каким пособником дьявола, если он останется на месте. А иные боялись, что не смогут протолкаться к реликвиям, и тогда о них подумают то, чего на самом деле не было. Так длинный язык помог нашему проповеднику собрать денег больше, чем в страстную неделю, и на эти денежки они с мессиром Жеаном Жоржем вволю попировали, радуясь ловкой проделке.
Но и сам мессир Жеан Жорж, как вы сейчас услышите, не отстал от приятеля. Как-то раз, спустя месяц или чуть больше, отправился он проповедовать в одну деревню, расположенную примерно в пяти лье от Меца, и так как путь был далекий, он вышел из города в субботу и к вечеру добрался до места, с тем чтобы там заночевать, а в воскресенье утром начать проповедь. На ночлег он расположился у местного кабатчика, а у того была красивая жена, известная своим легкомыслием. И вот, когда мессир Жеан Жорж с хозяйкой сидели за ужином и болтали о том о сем, она заговорила о сборщиках-попрошайках и со смехом спросила, что ему нужно в их деревне. «Бог свидетель, вам здесь делать нечего. Мы, – говорит, – отлично обходимся без попрошаек. Нам и так есть куда девать денежки». – «Что же, – говорит мессир Жеан Жорж, – значит, вы ничего не пожертвуете?» – «Я-то? – говорит хозяйка. – Вот вам крест, будь у меня столько золота, сколько вмещает эта комната, я и тогда не дала бы вам ни денье, потому что вы все лгуны и воры». – «А по-моему, вы заблуждаетесь», – говорит сборщик. «Вот еще! – возразила женщина. – Это истинная правда!» – «Как бы то ни было, – говорит он, – завтра я буду у вас проповедовать и собирать пожертвования во имя святого монсеньора Жерара Тульского,[40] исцеляющего от чумы. Так вот, бьюсь об заклад, что вы подойдете облобызать реликвии». – «Я?» – «Вот увидите!» – «Как бы не так, – говорит хозяйка. – Ставлю золотой флорин, что вы меня не заставите; как бы вы ни надрывались, не пойду, и все тут!» – «Еще как пойдете, – говорит мессир Жеан Жорж, – ставлю столько же, что пойдете, если только будете на своем месте в церкви все время проповеди и не уйдете до тех пор, пока нe начнется лобызание реликвий». – «Пусть так, – говорит хозяйка, – я согласна». Заключили они пари по всем правилам, записали условия, передали два флорина верному человеку и, не тратя больше слов, разошлись спать.
На другое утро в час мессы мессир Жеан Жорж уже был в церкви. Когда подошло время проповеди, он поднялся на кафедру и давай молоть языком, расписывать чудеса и милости святого Жерара. «Всем вам, добрый люд христианский, – говорил он, – ведомо, что чума издавна опустошала наши края, как опустошает и ныне. Блаженный святой Жерар наделен силой изгонять мор из здешних мест, ибо он властен над ним в Лотарингии, Германии и соседних странах, как монсеньор святой Себастьян – в Ломбардии и прилежащих землях, а святой Антоний – во Франции, Вьенне[41] и в других местах. И учтите, святой Себастьян помогает только в Ломбардии, а святой Антоний – только во Франции. Для спасения же здешних земель Господь послал святого Жерара, чьи реликвии я вам принес и теперь предлагаю вам всем, от мала до велика, благоговейно приблизиться к ним и принести свои пожертвования. Вы станете членами его братства и обретете его заступничество, но прежде хочу предупредить вас об одной вещи. Слушайте же меня все! Прошу и заклинаю страстями Господними, если есть здесь в церкви хоть одна Женщина, которая нарушила супружеский долг, пусть не приближается к реликвиям, не прикасается к ним и не приносит пожертвования, ибо святость этих реликвий столь велика, что прикосновение к ним было бы для такой жены не благочестивым, а греховным деянием. Повторяю же, если есть здесь женщина, замеченная в подобном богопротивном деле и если она знает за собой вину и скверну, пусть не подходит».
38
39
41