– Послушай, нельзя ли сделать что-нибудь такое, чтобы эта женщина меня полюбила? – сказал он ей, когда разговор коснулся его дамы. – Не можешь ли ты придумать какое-нибудь средство, которое могло бы избавить меня от моих мучений? Если ты мне ее отдашь, то я подарю тебе такое платье, какого ты еще никогда не носила.
Старуха утешила его, обещала сделать все, что возможно, и добавила, что если в Париже есть человек, который может ему помочь, так это только она. И действительно, она пустила в ход самые лучшие и сильные средства. Но вдова была довольно хитра и, догадавшись, что старуха хлопочет об этом молодом человеке, осталась по-прежнему непоколебимой. Может быть, она рассчитывала выйти за него замуж или имела на его счет какие-нибудь особенные соображения, ибо, например, хитрые женщины имеют обыкновение мучить какого-нибудь одного несчастливого поклонника своей неприступностью для того, чтобы скрыть свою уступчивость другим.
Так или иначе, но старухе сделать ничего не удалось. Она пришла к молодому человеку и сказала, что безуспешно испробовала все ивановские травы[238] и что помочь его горю больше ничем нельзя. По ее мнению, у него осталось только одно средство: он должен переодеться нищим и пойти к дверям дамы просить милостыню – может быть, хоть этим ему удастся чего-нибудь добиться. Это показалось юноше исполнимым.
– Но что я должен буду делать? – спросил он.
– А вот что, – ответила старуха. – Вам нужно сперва замазать себе лицо, чтобы она вас не узнала, а затем притвориться дурачком. Она догадлива на диво.
– Но как мне притвориться дурачком? – спросил молодой человек.
– А я почем знаю? – ответила старуха. – Ну, смейтесь все время и говорите первое слово, какое взбредет в голову, и о чем вас ни спросят, говорите только это одно слово.
– Я так и сделаю.
И они решили, что он будет только смеяться и говорить слово «сыр».
Он оделся в лохмотья и вечером, когда народ уже начал расходиться, отправился к дверям своей дамы. Хотя уже миновала Пасха, погода стояла еще довольно холодная. Подойдя к двери, он начал громко кричать и смеяться:
– Ха-ха! Сыр!
Окна комнаты, где жила вдова, были обращены на улицу, и поэтому, услышав его крик, она сейчас же послала служанку узнать, кто это кричит и что ему нужно. Но он только и отвечал:
– Ха-ха! Сыр!
Служанка вернулась и сказала даме:
– Боже мой! Сударыня, это какой-то нищий – мальчуган и дурачок. Он только смеется да кричит «сыр!».
Дама пожелала узнать сама, что это значит, сошла вниз и спросила:
– Кто ты, друг мой?
Но и ей он отвечал:
– Ха-ха! Сыр!
– Ты хочешь сыру? – спросила она.
– Ха-ха! Сыр!
– Хочешь хлеба?
– Ха-ха! Сыр!
– Ступай отсюда, друг мой, ступай!
– Ха-ха! Сыр!
Убедившись, что он совсем дурачок, дама сказала служанке:
– Перетта, да он в такую ночь совсем замерзнет. Надо его впустить. Пусть обогреется.
– Мананда,[239] – сказала служанка. – Вы правы, сударыня. Войди, дружок, войди. Обогрейся.
– Ха-ха! Сыр! – сказал он и вошел со смехом на устах и в душе, увидев, что дело идет на лад.
Он подошел к огню и выставил напоказ свои толстые крепкие ляжки, на которые дама и служанка прищурили глазки. Они спросили его, не хочет ли он пить или есть, но он по-прежнему ответил:
– Ха-ха! Сыр!
Настало время ложиться спать. Дама, раздеваясь, сказала служанке:
– Перетта, это – очень красивый мальчуган. Жаль, что он такой дурачок.
– Мананда, – ответила служанка. – Вы правы, сударыня. Мальчуган – хоть куда!
– А если мы положим его на нашу кровать? – сказала дама. – Что ты об этом думаешь?
Служанка рассмеялась:
– А почему бы и не положить? Он ведь не выдаст нас, коли умеет говорить только одно слово.
Словом, они его раздели, причем для него не потребовалась и чистая сорочка, ибо надетая на нем сорочка оказалась не грязной, а только немного разорванной, и удобно уложили промеж собой на кровать. Наш герой предался утехам с дамой. Служанке тоже кое-что досталось, но он дал ей понять, что ему больше нравится дама, и, забавляясь с нею, он не забывал, однако, про свои: «Ха-ха! Сыр! › На другой день рано утром его выпустили, и он пошел своей дорогой. С этого времени он стал часто ходить за своей добычей, весьма довольный своими успехами, и по совет' старухи старался себя не выдавать. А иногда, одевшись в свое обычное платье, он приходил к даме, вел с нею обычные разговоры и ухаживал за нею, как и прежде, без всякого успеха.
Наступил май месяц. Молодой человек решил нарядиться в зеленую куртку и сказал даме, что он хочет надеть эту куртку в знак того, что он ее любит. Даме это весьма понравилось, и в награду за его любовь она обещала при первом же удобном случае ввести его в общество красивых женщин. В этом наряде она и представила его однажды собранию женщин, среди которых находилась и сама. Кроме него, пришли и другие молодые люди. Уйдя в сад, все собравшиеся дамы и кавалеры уселись вперемешку в кружок. Молодой человек сел рядом со своей дамой. Мастерица на всякие затеи и игры, она предложила начать игру, и все общество охотно согласилось на ее предложение. Между тем она уже давно задумала высмеять молодого человека и решила, что настал удобный случай привести этот замысел в исполнение. Она затеяла игру, состоявшую в том, что каждый из участников был обязан прочесть какой-нибудь любовный стишок или сказать что-либо смешное, что ему придет на ум. Все начали выступать по очереди. Когда очередь дошла до вдовы, она с выразительными, заранее заученными жестами, прочла!
Все обратили взоры на этого молодого человека, ибо было нетрудно догадаться, что речь шла о нем. Однако он не смутился, напротив, воспылав поэтическим вдохновением, он быстро ответил своей даме:
Нет нужды говорить, что дама была сильно сконфужена этим ответом, ибо, несмотря на все свое умение владеть собою, она не могла не измениться в лице и, таким образом, не выставить себя на позор перед всем собранием. Так одним ударом молодой человек отомстил ей за эту выходку и за все ее прежние коварные проделки. Этот пример – хороший урок для всех слишком привередливых и самоуверенных насмешниц: к своему позору они большей частью попадают впросак, ибо боги помогают и покровительствуют влюбленным с искренними сердцами, как это можно видеть на примере с молодым человеком, которого Феб осенил вдохновением, чтобы он мог дать быстрый ответ на оскорбление, столь хитро и нагло задуманное дамой.
Новелла LXVIII
О мастере Берто, которого уверили в том, что он умер
Некогда в городе Руане (не ручаюсь, впрочем, за точность, что именно там) жил человек, служивший предметом развлечения для всех прохожих и проезжих (разумеется, если они только знали, как к нему подойти). Он ходил по улицам одетый то моряком, то магистром, то собирателем слив, но всегда дурак дураком. Звали его мастером Берто. Наверное, не кто иной, как он, употреблял при счете число двадцать, одиннадцать, а между тем он гордился своим званием мастера, как осел новым седлом. Кто забывал об этом, тот получал от него мало удовольствия, но. назвав его «мастером Берто», вы могли бы заставить его пролезть через кошачью лазейку. Причиной его слабоумия была одна шутка, сыгранная над ним несколькими весельчаками: они не дали ему спать целых одиннадцать ночек подряд, всаживая ему в ягодицы толстые булавки. А ведь это верный способ сделать человека дураком по бекар и бемоль.[240] Правда, к этому он имел предрасположение от природы, ибо ведь он был мастером Берто.
Однажды он попал в руки к каким-то честным людям, которые увели его в поле и там, вдоволь потешившись над ним, начали уверять его, что он болен, заставили его исповедаться у находившегося среди них священника, написать завещание, а затем убедили его, что он умер, ибо пели над ним заупокойные молитвы и говорили: «Ах бедный мастер Берто! Он умер! Никогда мы его больше не увидим. Увы! Не увидим». Они положили его в тележку, возвращавшуюся в город, и шли за нею, распевая над телом бедного мастера Берто: «Libera me, Domine»,[241] а тот совершенно серьезно воображал себя покойником, хотя некоторые провожатые весьма убедительно доказывали ему, что он жив, пользуясь тем приемом, о котором мы только что упомянули, а именно кололи его в ягодицы булавками. Он не хотел, однако, показывать вида, что ему больно, и даже досадовал, когда при уколах ему волей-неволей приходилось немного отдергивать ляжку. Наконец один из весельчаков уколол его так сильно, что он не мог стерпеть, и, подняв голову, сказал первому попавшемуся на глаза:
238
239
240
То есть натуральным дураком; здесь употреблена в переносном смысле музыкальная терминология: согласно средневековой теории музыки натуральной считалась гамма с переходом от минорных к мажорным тонам через бемоль и бекар.